Сексуальность и эротизация у травматиков

О человеческой сексуальности и её преломлении в поле воздействия травмы и патологии можно говорить бесконечно, чем психологи с психотерапевтами занимаются с завидной регулярностью.

Однако, смею предположить, в этой сфере всё ещё остались не до конца исследованные и описанные аспекты — уж очень она большая.

Настолько большая, что даже сейчас, в эпоху избытка психолого-инфоцыганской писанины, можно найти в ней что-то интересное. Ну, т.е. мы, по крайней мере, попытаемся.

В этом тексте почти не будет рассуждений о «привлечении внимания», «попытках компенсации» и «повышении самооценки» (что бы это ни значило): эти темы рассматриваются так часто и ассоциированы с настолько однообразным набором благоглупостей, что упоминать о них за рамками небольших отступлений, призванных проиллюстрировать некорректность такого подхода, совсем не хочется.

Вместо этого предлагаю рассмотреть некоторые «технические» нюансы динамики определённых форм сексуальности травматиков (не претендуя на полноту описания, разумеется) и соотнести эти формы как с характером травмы, так и с теми потребностями, удовлетворение которых представляет наибольшую сложность.

TL;DR: сексуальность у травматиков может быть достаточно специфичной и относиться не столько к сфере полового взаимодействия, сколько к удовлетворению базовых потребностей психики (и — в первую очередь — потребности в безопасности).

Эрос для травматика выполняет функцию «катализатора» — не «лечит», но даёт возможность «лечить» другим фактором.

Сексуальность травматиков парадоксальным образом сочетает в себе «глубину» и «поверхностность» («не так важно, с кем, как важна сама важность»), а также может быть направлена на достаточно «странные» объекты вроде трансформаторной будки или «Капитала» Маркса.

Описательная часть: эротизм как витальная потребность

Обычно, когда речь идёт об эротизме, чувственности и сексуальности, подразумевается (чаще всего неявно), что эти штуки как-то связаны с
половым влечением.

В более продвинутых случаях акцент делается на важность эмоциональной составляющей, то самое «единение душ посредством единения тел».

Однако и то, и другое описывается обычно как некая «дополнительная» (по отношению к базовому необходимому для выживания уровню удовлетворённости) ценность, как нечто — в итоге — менее важное, чем воздух, пища и общение с соплеменниками (лучшей иллюстрацией признания человечеством важности «социалочки» для психологического и физического выживания является практика использования одиночных камер).

И в случае относительно «здорового» человека — это действительно так. Но означает ли это, что данное наблюдение можно перенести на достаточно нарушенных травматиков?

Не уверен.

Промискуитет действительно некоторым образом ассоциирован в общественных стереотипах с «тяжёлым детством» и «психическими проблемами».

Целибат, впрочем тоже, но ничего странного в этом нет: это лишь два разных копинга по отношению к одному и тому же внутреннему состоянию: капитуляция и гиперкомпенсация, если брать терминологию Янга (ниже про это отдельный раздел будет).

То есть в некотором смысле противоположные (по крайней мере, на первый взгляд) феномены ассоциированы с одной и той же группой людей. Возможно, это означает, что данные явления имеют нечто общее, некую «область пересечения».

Что можно было обозначить в качестве таковой? Ответ, который первым приходит на ум — «важность» темы для человека и «некоторая радикальность в связанных с ней решениях».

Но почему [некоторые] травматики так сильно заморочены по этой теме? Ответ прост: потому, что иначе не могут.

Теряя контроль: компульсивная сексуальность

О какой именно невозможности идёт речь? Действительно ли травматик физически неспособен к тому, чтобы переключить внимание и побуждения на иные сферы?

Правда ли, что у него / неё нет физической возможности не участвовать в данном конкретном половом акте?

Ответить на эти вопросы может быть несколько сложнее, чем кажется на первый взгляд.

Разумеется, если речь не идёт о совсем уж психотических феноменах (например, о психических автоматизмах), до некоторой степени возможность влиять на собственное поведение (в т.ч. половое) травматик имеет.

Но почему тогда, несмотря на всё ещё существующее во многих социальных контекстах осуждение, несмотря на объективные риски (ЗППП, формирование и разрыв привязанностей) травматики вновь и вновь вступают в сексуализированные взаимодействия?

Неплохой иллюстрацией является идея «компульсивной сексуальности», которая переживается как достаточно неприятный опыт.

В таких контактах субъекту довольно сложно сопротивляться стремлению к соитию (или иному аналогичному взаимодействию, пока не будем их разделять), даже если присутствует когнитивное понимание его нежелательности (а оно очень часто именно так).

Здесь речь идёт не только о взаимодействиях травматика с ФП (хотя на этом проще всего проиллюстрировать: «я знаю, что с ней я травмируюсь, но меня слишком сильно к ней влечёт»).

Компульсивная сексуальность может проявляться и по отношению к людям, не просто не являющимся ФП, но и откровенно неприятным, или даже в направлении совершенно неопределённой группы лиц, вообще без какого-либо выделения партнёров из фона.

Я никогда не повторю своих ошибок!

Осознаёт ли субъект, что данное конкретное взаимодействие с высокой вероятностью будет для него травмирующим?

В большинстве случаев — да. Именно поэтому никакие уговоры, таблички с аргументами «за» / «против» и прочие наивные рационализации не работают (а если кажется, что работают, то вы просто недостаточно информированы).

Субъект может вполне осознавать всю «деструктивность» этого опыта для него самого, он может быть согласен с тем, что такого лучше бы избегать, он может даже искренне(!) запрашивать помощи в организации сопротивления этому желанию и… одновременно с этим саботировать любые эффективные меры по реальному противодействию ему.

Не потому, что глуп (объяснять в 100500-й раз — бессмысленно, там дело не в недостаточном понимании), не потому, что какие-то аспекты не были им учтены (даже если и так, это не оказывает решающего влияния), не из недостатка валидации намерения противостоять (хотя нередко запрос строится именно так).

Это всё может иметь разную степень важности, но всё равно останется «вторичным», основных причин возвращаться к деструктивному опыту снова и снова — две:

1. Он удовлетворяет потребности, которые невозможно удовлетворить иначе;

2. Накапливаясь, он постепенно (но, боже, как же медленно!) приводит к разочарованию и (в хорошем случае) обесцениванию некоторой связки «форма + контекст».

К сожалению, обесценивается автоматически лишь какое-то очень узкое подмножество (например, расФП-шивается конкретный ФП), а не сам способ выражения фрустрации и поиска удовлетворения через компульсивную сексуальность, он-то как раз остаётся неизменным очень долго, да и после освоения иных форм поведения очень часто вылезает в регрессивных состояниях.

Меня опять использовали!

Если «борьба с наваждением», попытки противодействия [когнитивно оцениваемому как деструктивному] были достаточно интенсивны (NB: интенсивны — не означает «осознаваемы субъектом»), то в ходе взаимодействия или вскоре после него у субъекта возникает ощущение «изнасилованности», или, — как его ещё нередко формулируют, — «использованности»

Строго говоря, оно возникает не только в этом случае (другой распространённый вариант — «избыточное эмоциональное кредитование») и не может рассматриваться как дифференцирующий признак. Но тем не менее штука характерная и, наверное, многим знакомая.

Самое грустное в этом то, что, несмотря на крайне неприятный характер переживаний на обеих стадиях — борьба с собой, ощущение предательства себя — до, «использованность» — после — это явно не то, что хотелось бы повторять, — компульсивная сексуальность не просто сохраняется как явление достаточно долгое время, но и нередко не снижает интенсивности в течение многих лет.

Таким образом, несмотря на то, что, вроде бы, ни в какой части процесса (от появления влечения до разочарования / удовлетворения после его реализации) травматик не теряет контроль над собственным телом и поведением, говорить о том, что он полностью свободен отказаться от такого взаимодействия, не приходится.

Да, при наличии достаточно развитого навыка рефлексии субъект, вероятнее всего, найдёт точку, в которой он «сам решил в это пойти», вот только есть маленькая проблема: свободы решить иначе у него просто не было.

Всегда есть ощущение, что она была, но самой её — не бывает, и в этом один из самых трагичных аспектов сексуальности травматиков: она, сексуальность, является отображением сил и потребностей, намного более важных и основополагающих, чем, собственно, половое влечение и желание эротических переживаний (вообще или с кем-то конкретным).

Хочу, аж кушать не могу

Как оно ощущается изнутри?

На поверхностном уровне — никак. Ты просто взаимодействуешь с другими людьми, и кто-то из них по странной причине тебе обязательно нравится (в самом широком смысле этого слова).

Тебе кто-то нравится, но не так чтобы обязательно до ФП-шенья, а просто ну-ничо-так, но никаких мыслей в «ту» сторону, конечно, нет.

Просто симпатия. Или нет, просто отсутствие явной антипатии.

И ты просто общаешься, не обязательно даже часто, но если это не совсем одиночная камера и обет полного молчания, то этого хватает.

Хватает, чтобы заметить: не только у тебя есть отсутствие антипатии, но и у кого-то есть нечто похожее к тебе. Не факт, что ты стал ФП, но какое-то выделение тебя из фона происходит.

Почему оно происходит? Да хер его знает, случайно.

Просто так совпадает, что всегда есть кто-то (обычно не тот, кого бы хотелось в этой роли видеть, но всё же), кому ты интересен. Но ты здесь ни при чём, разумеется.

Просто почему-то так оказывается, что ты, безработный грязный вонючий наркоман, оказываешься кому-то интересен. Обычно это вовсе не твоя ФП-шка, но и не совсем отталкивающая тебя персона. Так, сойдёт.

Не совсем тот/та/те, не совсем тогда, не совсем так, не совсем, но не настолько, чтобы отказываться.

От чего отказываться? От взаимодействия, включающего в себя довольно много той самой сексуальности (конкретные формы могут отличаться, но суть не меняется).

Оно как-то никогда не бывает так, чтобы там по итогу бывало что-то иное: вся история твоей собственной жизни говорит об этом.

Не мы такие, жизнь такая, оно просто так происходит.

Народная молва говорит о «хищницах» и «донжуанах», но к тебе это не имеет никакого отношения: ты вообще другим заморочен, а вся эта хуйня просто сама случается в фоне.

Да-да, конечно.

We need to go deeper

Если немного добавить рефлексии, можно заметить некоторый (увеличивающийся) со временем (от момента последнего эротизированного контакта) уровень тревоги и кажущуюся реалистичной идею о том, что эротическое / сексуальное взаимодействие (здесь уже обычно конкретизируются объекты) как-то эту тревогу подснимет.

Нередко эта тревога обретает какие-то конкретные формы (от банального «это последний шанс на отношеньки» до рационализаций в духе «оно поможет мне преодолеть мою [со]зависимость»).

Не факт, что эта тревога вообще будет иметь отношение к чему-то, предполагающему эротизм / сексуальность: здесь целесообразнее говорить о некотором общем повышении уровня нервозности и напряжённости.

Читатель, вероятно, вспомнит о концепции «недоебизма», и будет отчасти прав: фольклор сформировал это понятие довольно широким, и, разумеется, оно пересекается с обсуждаемым явлением.

Различие — в акцентах: грубая модель «недоебизма» в значительной степени фокусирует внимание на физиологической неудовлетворённости.

Более тонкие версии — на фрустрации отсутствием взаимодействия, а в рамках этого текста рассматривается скорее экзистенциальная категория явлений, для которых сексуальность / эротизм — лишь форма отражения (или — в лучшем случае — воплощения).

Субъект может не испытывать физиологической фрустрации (ах, если бы мастурбация могла помочь)!, и даже не иметь (реально не иметь) интенций к контакту, тем более, глубокому, но переживать это тревожное состояние.

И тут со дна постучали

Но если мы решим добавить ещё рефлексии, в итоге в некотором роде вернёмся к тому, с чего начали, но «на других оборотах».

Здесь ты уже не думаешь о том, что тебе требуется стимуляция гениталий, более того, ты даже не думаешь о том, что она тебе нужна в исполнении кого-то конкретного.

Здесь ощущается уже даже не тревога. Довольно сложно передать это состояние: оно словно окрашивает собой всё — сенсорику, понятия, влияет на работу ассоциаций и целеполагание.

Наверное, ближайшей иллюстрацией может служить состояние тоски по близким. Ты пьёшь кофе, и вроде его вкус никак не изменился. И буквы в газете / на экране — те же самые. И даже какое-нибудь высказывание или мемасик может тебя рассмешить, а сообщение о повышении — порадовать.

Тебе доступен весь эмоциональный диапазон (если нет иных причин для его сужения, разумеется), по крайней мере, ты так думаешь, ты не уплощён в аффектах и даже не обязательно задиссоциирован, нет. Всё работает и всё в порядке.

Всё такое, каким должно быть, но несёт на себе пугающий отблеск чего-то страшного: словно лучи идущие от неизвестного, но зловещего источника медленно разрушают все предметы, на которые попадают, ломают процессы, попавшие в этот убийственный свет.

На этом уровне ты уже не просто понимаешь, что это не о физиологическом «хочется трахаться», и даже действительно и на самом деле чувствуешь, что дело не в этом.

Дело совсем не в этом, скорее впору говорить о том, что какая-то часть тебя вот-вот умрёт и кричит от страха, это гораздо ближе к страху смерти, чем к зуду в паховой области.

Но почему-то, — ты сам не знаешь, как оно работает, — это ощущение, кажется, снимается ненадолго во время хоть немного интенсивных эротических переживаний.

Можно спекулировать здесь насчёт Либидо и Мортидо, Эроса и Танатоса и прочих персонажей психотерапевтического пантеона, но в ощущениях оно проявляется как какой-то налёт смерти и разложения: очень тонкий, почти незаметный, но всеобъемлющий.

Собственно, потребность в сексе здесь растворяется, здесь хочется чего-то другого. Наверное, самое точное описание, которое я смогу дать, будет звучать так: здесь хочется целостности, не быть разорванным.

Как соотносится этот экзистенциальный пиздец с банальной половой еблей? Никак.

Но тем не менее он с ней почему-то ассоциирован.

Иногда механизм такой ассоциации бывает просто отследить: эротические переживания могут неплохо отвлекать от всего этого, но так не всегда происходит.

Порой связь оказывается более тонкой — действующим фактором, помогающим как-то выжить в безысходности, оказывается что-то совсем иное (работа, хобби, учёба или вообще домашний питомец), а эротическое выступает лишь катализатором, присутствующим где-то далеко на фоне.

Одна лишь проблема: без него основной фактор (в описываемой категории случаев) почему-то не работает.

Трахаться — для слабаков!

Как долго может продержаться человек без интенсивных эротических переживаний?

Если говорить о «здоровом человеке» (ладно, просто о носителе не слишком нарушенной психики), то достаточно долго — месяцы, годы и даже десятилетия.

Но если рассматривать достаточно нарушенного травматика, можно заметить, что без такого рода эмоций он начнёт либо получать этот опыт самыми неожиданными способами, либо его дезадаптация радикально усилится, на очень коротком временном интервале: от десятков минут до нескольких десятков дней.

Автора этого текста, к примеру, хватает на несколько часов в режиме интенсивного волевого контроля и несколько дней в режиме «уже дезинтегрирован психически, но если не присматриваться, может быть похож на человека (издали)».

Однако этот пример нельзя назвать исключительным: автор в этом смысле уникальной снежинкой не является, нас таких достаточно много.

Но каких — таких? Ключевая характеристика — слабость Эго (как конструкции, призванной сочетать желаемое с возможным).

Здесь напрашивается попытка как-то привязать описываемые феномены к психоаналитическому разделению человеков на «пограничников», «невротиков» и «психотиков», и какую-то корреляцию там даже можно увидеть, но прямую привязку к уровню организации личности, к сожалению, выполнить не получится.

Зато можно воспользоваться этой моделью для того, чтобы поискать ключевые факторы и свойства психики, заставляющие её носителя испытывать все описанные переживания.

Представляется разумным выделить следующие особенности «достаточно нарушенных травматиков»: дезадаптация, ведущая к накоплению большого количества фрустрации, тревога и « сильная расщеплённость» психики.

Последний термин требует пояснения.

Во-первых, речь ни в коем случае не идёт о «расколотости шизофренического Я», это другая шкала, сочетающаяся с описываемой произвольным образом.

Во-вторых, здесь под «расщеплённостью» подразумевается совокупность нескольких феноменов различной природы:

1. Расщеплённость репрезентаций себя и внешних объектов (привет Кернбергу): неспособность травматика в состоянии сильного эмоционального переживания ощущать (на уровне чувств) одновременно «положительные» и «отрицательные» свойства кого-то или чего-то (себя самого, в первую очередь);

2. Расщеплённость — на уровне слабой связи психотического «затапливающего ИД» и не менее ригидного и оторванного от реальности в своих невыполнимых требованиях «критикующего Супер-Эго» (та самая слабость Эго как функционального компонента, о которой речь шла немного выше). Да простит мне читатель метафорические заимствования из психоанализа, но у них есть достаточно удобные для объяснения и иллюстрации понятия.

3. Расщеплённость на уровне диссоциации травматика от восприятия положительной оценки себя / дезинтеграции опыта, который может стать основанием для такой оценки.

И, наконец, в-третьих, эта «расщплённость» является динамической характеристикой, способной принимать различные значения выраженности в рамках доступного данному субъекту диапазона (под воздействием дистресса психика «дезинтегрируется», в спокойном состоянии — наоборот).

Таким образом, говоря о слабости, мы не имеем здесь в виду недостаток волевой регуляции или энергии (хотя, следует признать, эти явления очень часто сопровождают людей, имеющих «слабое Эго»), «слабость» здесь — «технический» описательный термин, указывающий на общий уровень психических проблем индивида и, — некоторым образом, — на их характер.

В более конкретной формулировке тезис будет звучать следующим образом: достаточно нарушенному травматику эротизм позволяет [временно] преодолеть «расщеплённость» (в объяснённом выше значении этого слова).

Внутреннее: эротизм как условие восприятия

Каким образом сексуальность / эротизм и связанные переживания влияют на «расщеплённую» психику травматика? И что лежит в основе этого влияния?

Первое, о чём следует сказать, это то, что сама по себе сексуальность — ни в какой форме — не является «исцеляющей», «интегрирующей» и т.п.

Именно поэтому, несмотря на то, что у травматиков часто бывает весьма обширный и разнообразный сексуальный опыт, они очень долго (а то и навсегда) остаются травматиками.

Да, эротизм — полезная штука, но ей ещё тоже нужно правильно распорядиться: без подходящего контекста она мало чего может дать, кроме разочарования.

Она — не более, чем фактор, делающий возможным воздействие других факторов, «катализатор» целительных процессов, но ни в коем случае не они сами и не их причина.

Влияние на восприимчивость: чувственность, чувства и ощущения

Необходимо упомянуть специфическое изменение работы механизма диссоциации в связи с эротическими переживаниями.

Нет, задиссоциированный субъект не раздиссоциирует, разумеется: это привело бы психику к мгновенному коллапсу, а её носителя загнало бы либо в психоз, либо в суицид.

Но кое-что интересное всё же происходит: психика немного «открывается» (в первую очередь, банально для обработки сенсорного ввода: человек замечает (количественно) больше деталей в том, что видит / слышит / ощущает: пофиг, что часто это детали образа желаемого объекта, важно, что их больше обрабатывается).

В состоянии эротического / сексуального возбуждения травматик просто «больше чувствует», «в большей степени живёт», чем почти в любом другом режиме.

Это, конечно, временное и преходящее, но есть несколько важных аспектов этих состояний: во-первых, во время их переживания накопленная фрустрация хотя бы немного снижается (впрочем, потом, когда начнётся драма, всё может вернуться, ещё и в большем количестве).

Во-вторых, в этом режиме (и его временны́х окрестностях) психика достаточно активна, чтобы субъект начал делать что-то в реальном мире для улучшения своей жизненной ситуации.

В-третьих, и, наверное, это главное, хотя бы немного более открытая психика с большей вероятностью сможет не только получить, но и, — что важнее, — воспринять тот самый пресловутый «корректирующий эмоциональный опыт».

Причём опыт этот вообще не факт, что должен как-то соотноситься с эротическим (ну, кроме как, «по времени переживания»): один и тот же экспириенс, — скажем, поездка, путешествие, — может быть воспринят таким (о границах применимости модели поговорим далее) человеком совершенно по-разному в зависимости от того, был ли он, этот опыт, окрашен Эросом, или не был.

В первом случае «количество воспринятого и эмоционально пережитого» будет значительно выше — именно в связи с этим возникли мифологические представления о Музах и прочих подобных «вдохновлятелях».

Доверие: как поверить тому, с кем даже не трахался?

Но «восприимчивость» может повышаться на разных уровнях обработки контекста.

Помимо чисто сенсорной чувствительности, весомый буст получает и система оценок (кто сказал про уменьшение степени расщепления репрезентаций?).

Наиболее интересным следствием этого является повышение способности травматика к восприятию положительных суждений о себе: «маршрутизация хорошего», которая обычно атрибутирует это самое хорошее к чему угодно, кроме собственного образа, начинает работать более конвенционально.

Отсюда уже не так далеко до «переформулирования глубинных убеждений», «изменения самооценки» и прочих розово-психологических штук, которые так легко описать на когнитивном, но ужасно сложно принять на эмоциональном уровне.

Представители описываемой в этом тексте категории травматиков становятся способны — при наличии интенсивных окрашенных сексуальностью / эротических переживаниях — к тому, чтобы атрибутировать положительные свойства и оценки к самим себе, с чем «в обычной жизни» у них бывают огромные проблемы.

Но почему это становится возможным? Потому что такой человек этому опыту верит.

Социокультурный контекст многих обществ таков, что проще поверить, что тебя действительно принимают, в тебе на самом деле заинтересованы хоть немного (здесь можно говорить об «использовании», но если кем-то пользуются, то он — хотя бы в минимальной степени — нужен), когда и если тот, кто транслирует сообщения обо всём этом, готов вступить с тобой в половую связь.

Эротические переживания могут способствовать доверию различным образом.

Иногда имеет значение повышенная эмоциональная вовлечённость и соответствующее ей увеличение уровня когнитивных искажений субъекта, а также смена «направления» — от сплошного самоосуждения к поиску «оснований» и «выявлению прав» на то, чтобы быть в интимной связи с интересующим объектом.

В некоторых случаях решающее значение оказывает валидация со стороны объекта эротического интереса — как за счёт возможного локального повышения значимости этого самого объекта, так и по механизму «большего доверия к архаическим эмоциям и физиологическим реакциям».

Нередко травматику проще поверить в то, что в процессе сексуального взаимодействия Другому сложнее обманывать — дескать, по телесным реакциям, недоступным для наблюдения во многих иных ситуациях, всё видно.

Кроме того, для некоторых людей сам факт стремления к соитию является «достаточно хорошей ультимативной целью»: для них ответ «чтобы со мной трахаться» на вопрос о том, «зачем он(а) со мной возится», кажется вполне приемлемым и не требующим дальнейших прояснений.

А найденный «ультимативный ответ на вопрос о целеполагании» вполне может снижать уровень мнительности и подозрительности (по сравнению с ситуацией, когда такого ответа нет, и паранойя рисует намного более страшные картины), что, в свою очередь, тоже повышает вероятность доверия как к сексуальным партнёрам, так и к тому, что и как они говорят о свойствах самого травматика.

«Ты клёвый, хочу с тобой переспать» — звучит для многих людей гораздо правдоподобнее, чем классическое «ты классный, хочу такого партнёра, как ты[, но только не тебя самого, ебать ты лох]».

В первом случае у сообщения «ты клёвый» намного больше шансов достичь глубин эмоционального восприятия и на что-то там повлиять.

Способность к эмоциональному насыщению: повышение всеядности

То есть люди, относящиеся к описываемой категории (см. далее), воспринимают сексуальный опыт не только, и, вероятно, даже не столько как таковой, а в сложном расширенном контексте.

Попробуем описать этот самый контекст: травматик испытывает эмоциональную фрустрацию (фраза «эмоциональный голод», возможно, лучше отражает суть явления), а также имеет сложности с её разрешением.

Сложности эти отчасти вызваны «внешними» факторами: отсутствием социальных связей нужного «качества» и «формата», эмоциональные сложности и нестабильность, мешающие их сформировать, стигматизация (не обязательный компонент, но бывает) и общий «низкий социальный статус», — их можно долго перечислять.

Но есть и другая категория — «внутренние» причины невозможности (или, по меньшей мере, повышенной сложности) насыщения.

При этом характер этого самого «глубинного эмоционального голода» вообще мало имеет общего с сексуальностью — он про безопасность, привязанность и безопасность привязанности, про «отглаживание» и «принятие», наконец, про способ убедиться в реальности (или, если быть точнее, достоверности) существования себя и мира.

В общем, классические «детские», «доэдипальные» заморочки, непосредственно к сексу толком никак не относящиеся.

Фишка в том, что и ответом на них является не факт эротических переживаний или сексуального взаимодействия, а множество других вещей: стабильность контактов, динамика межличностных взаимодействий, компетентность в самом широком смысле этого слова, предсказуемость в самом широком смысле этого слова и прочие «компенсаторные эрзацы» [не/недополученного в детстве] вменяемого «родительствования».

Голод и страдания метафорической лошади

Возможно, для иллюстрации этой идее подойдёт следующая метафора: представьте себе лошадь. Ну, обычную такую с гривой, копытами и чем-там-ещё-надо.

И вот она идёт по огромному бетонированному полю. Исхудала, есть и пить хочет, но вокруг — ни воды, ни травы — только бетон и канистры с топливом.

Периодически к лошади подъезжают весьма дружелюбно настроенные к ней «роботы», предлагая самое лучшее топливо из самых красивых канистр, показывая, как оно помогает им сохранять способность функционировать, и призывая лошадь последовать их примеру.

Но лошадь — опытная, она не первый день в этом странном мире: она уже пыталась пить бензин и солярку, но кроме отравления, ничего не получила.

И вот она такая идёт, и окружение к ней дружественно, и ресурсов полно, вот только толку нет: ей вода и трава нужны, но нет больше в том странном мире травы и воды, извели за ненадобностью и переработали на более нужные [«роботам»] ништяки.

А лошадь, реликт старого мира, медленно угасает, не имея возможности насытиться.

Ну, примерно, как разбитая психика травматика среди «нормальных взрослых людей»: они нередко даже пытаются помочь, вполне искренне, вот только то, «на чём эти люди функционируют», для психики травматика не просто не является ценным ресурсом, они её отравляют: не всегда до смерти, но достаточно сильно, чтобы полное восстановление после такого отравления было (особенно в условиях дефицита нужных ресурсов) маловероятно.

А теперь давайте несколько доработаем фантазию, добавив некую машину, которая потребляет топливо из канистр, а на выходе выдаёт воду и сено.

Вероятно, лошадь, будь она достаточно разумна (а чо уже стесняться, мы в пространстве метафор), станет изо всех сил стремиться как-то сделать так, чтобы эта машина осталась у неё: без данного устройства в том мире лошадям делать нечего.

Так вот, эротизм для травматика является подобием такого аппарата: сексуальность / эротичность делает «потребляемыми» и «усваиваемыми» те формы близости и безопасности, которые социум реалистично предлагает взрослому травматику.

Это не совсем то, что нужно, ведь нужно невозможное — вернуться в прошлое и получить недополученное, но всё же такой заместитель лучше… лучше чего угодно иного из списка доступного взрослому человеку: общество и его отдельные представители не предлагают возможность быть «отродительствованными постфактум» (даже уход за «впавшими в детство» стариками отличается от того, которые предоставляется детям).

Хуже того, многие достаточно индоктринированные в базовую культуру (которая про самые основы кооперации со «своими» против «чужих», т.е. почти все) травматики не смогли бы принять и прямое / буквальное перепроживание обращения с ними, как с детьми: иррациональная часть психики не сочла бы этот опыт достоверным, а рациональная — убедительным.

Травматику приходится даже хуже, чем лошади из метафоры: та хотя бы траву сможет есть и воду пить, если найдёт.

Травматик же в процессе выживания (наверное, можно было бы написать «взросления», но исходный термин лучше описывает этот опыт) лишается возможности получения того творческого потенциала, который дети могут извлечь из «корректного отродительствования».

С другой стороны, он не приобретает тех мощных адаптаций, которые позволяют более сохранным взрослым восполнять свою витальность из внешнего мира.

И доступный ему набор способов «насытиться» оказывается крайне ограниченным, а эротизм повышает его всеядность.

Именно поэтому такие люди стремятся к Эросу, некоторые из них вообще испытывают сложности с восприятием предметного мира без некоторой добавленной эротизации.

Внешнее: Эрос и базовые потребности

Но что конкретно даёт травматику эротизация, и почему с её помощью он способен воспринимать и потреблять больший ассортимент «эмоциональных ресурсов внешнего мира»?

Для того чтобы текст не разрастался до совсем уж неприличных объёмов, предлагаю ввести ограничение на рассмотрение: здесь и далее мы будем говорить о «добровольной» и / или «желаемой» сексуальности / эротизации: проблемы насилия, объективизации и эксплуатации существуют, но не являются предметом рассмотрения в данном посте.

Забота и принятие

Одного, наиболее очевидного, аспекта мы уже успели коснуться в данном тексте: поскольку немалая доля неудовлетворённых потребностей травматика в принципе имеет межличностный характер, оптимизация интерперсонального взаимодействия может играть важную роль в снятии эмоциональной фрустрации.

И эротическая составляющая взаимодействия в ряде случаев неплохо так это самое взаимодействие оптимизирует по критерию «потенциала к насыщению», добавляя (разумеется, исключения возможны) к нему дополнительный аспект интимности, доверия и иррационального необоснованного оптимистического искажения восприятия мира и, — в особенности, — сигналов от объекта эротического влечения.

Если в этих сигналах есть хоть что-то «хорошее» (причём именно «присутствует хоть немного», не обязательно «составляет основную часть»), то шанс за счёт этого «хорошего» удовлетворить глубинные эмоциональные потребности травматика будет существенно выше нуля (что для достаточно нарушенных травматиков уже само по себе может быть нефиговым таким корректирующим эмоциональным опытом).

При этом речь здесь не совсем о том, что «любовь лечит». Тут более точной формулировкой будет «эротический подтекст позволяет запускать некоторые процессы в психике с повышенными привилегиями».

И, разумеется, процесс, «запущенный с повышенными привилегиями» может иметь не только благотворные последствия, но мы сейчас не о рисках, они достаточно понятны.

Важным для данного изложения является другое: будучи сопряжёнными с повышенными рисками, эти «процессы с повышенными привилегиями (в рассматриваемом аспекте — за счёт иррационального временного повышения доверия к источнику сигнала)» способны вносить такие изменения в психическую конфигурацию, которые иными средствами практически недостижимы.

Любовь не лечит.

Но если уж пользоваться этим штампом, то его следует модифицировать: любовь (возьму слово из оригинала) даёт возможность быть исцелённым (без каких-либо гарантий, что эта возможность будет корректно реализована, разумеется).

Таким образом, эротизация общения даёт возможность «действительно и на самом деле» услышать вторую (для простоты предположим, что их две) сторону, когда она сигналит нечто позитивное в сторону субъекта.

Эрос дарует возможность услышать (и быть услышанным, — если смотреть с другой стороны). Эрос повышает вероятность ощутить заботу.

Безопасность

В качестве второго важного фактора, обеспечивающего «увеличение всеядности» травматика можно назвать «общее повышение либидиозности за счёт эротического напряжения к миру» (или его отдельным частям — будь то объекты, процессы, феномены или ещё какая фигня).

Травматики (в большинстве своём) имеют более низкий уровень «психической энергии» (в том значении, в каком эту формулировку используют психиатры).

Да, мы можем видеть примеры потрясающих воображения гиперкомпенсацией, достигающих настолько высоких уровней, что, глядя со стороны, порой вообще сомневаешься, — а возможно ли такое в принципе для человеков, — или всё же перед тобой находится тот самый «рептилоид из тайного правительства».

Но, оставляя обсуждение популярной идеи о том, что эти гиперкомпенсации обычно оборачиваются аналогичного размера провалами в других сферах, для следующих текстов, отметим, что такими «гиперкомпенсаторами» являются далеко не все травматики (и даже не бóльшая часть этого множества).

Предполагаю, что «медианный травматик» (из числа выживших) обычно имеет бóльшую «общую витальность» по сравнению с человеком, не имеющим существенно влияющего на него травматического опыта (иначе как бы такой травматик выжил и сохранил хоть какой-то рассудок?), но проблема в том, что и расходуется она у него в гораздо большем (по сравнению с «нейротипичными людьми») количестве.

Причём баланс смещён в сторону снижения «общей ресурсности» не только непосредственно в период пребывания в травмирующих условиях, к сожалению, этот крен сохраняется и в дальнейшем (и, вероятно, в случае достаточно высокого значения произведения интенсивности воздействия на его продолжительность, полностью не элиминируется никогда).

С другой стороны, Фрейд не просто так смешал либидо в узком смысле (как половое влечение) и либидо в широком смысле (как воля и способность к жизни и творчеству).

В этом смысле логично ожидать, что травматики (по крайней мере, их часть, о границах применимости поговорим далее) будут склонны использовать эротические переживания как допинг.

Либидо в узком смысле достаточно легко «разогнать» (не для всех, но всё же обычно проще, чем либидо в расширенной трактовке), а за ним уже (просто в силу достаточной «спутанности» феноменов) подтянется, хотя бы каким-то своим краем, та самая витальность и прочее подобное.

Нечто подобное мы можем наблюдать и в жизни: эротизация используется «для вдохновения» всякими «творческими» чуваками (а чо, «творчество», если оно хоть немного аутентично, дохрена энергозатратам штука).

Эротизация используется людьми, находящимися в состоянии социальной дезадаптации, в качестве стимулирующего фактора в попытках эту самую дезадаптацию преодолеть (пресловутое «ради неё я пить брошу и на работу устроюсь»).

Кстати, если присмотреться внимательнее, можно заметить, что многие представители профессий / занятий, весьма далёких от стереотипного «творчества», тоже вполне используют эротизацию в качестве допинга (не то чтобы я одобрял харрасмент, но оно ведь так: немалое число людей идёт на работу, используя образ привлекательного / привлекательной коллеги как драйвер, дающий некоторый дополнительный заряд бодрости).

Далеко не все люди (даже из числа травматиков) полагаются на эротизацию как на основное средство повышения «уровня психической энергии», но есть видимая тенденция: чем более «повреждена» [травматическим опытом] психика, тем больше вероятность того, что её носитель будет опираться именно на Эрос, и тем бóльшая доля будет у эротического в общей структуре «сил и мотивации для выживания».

Таким образом, достаточно сильно эротизированное восприятие мира (включая прямой сексуальный интерес к кому-то или чему-то, но не ограничиваясь им) даёт травматику «силы» и «энергию, чтобы жить».

Причём в случаях, когда мы говорим о последствиях достаточно сильной травмы, — уместно будет утверждение о том, что речь идёт именно о витальной угрозе: если у тебя совсем нет сил (или очень мало), выживать в человеческом облике становится проблематично.

То есть на некоем «глубоком», «сущностном» уровне эротизация является средством справиться с тревогой уничтожения, а значит — обеспечивает безопасность (или её ощущение).

Стабильность

Эротизация восприятия мира — штука, которую многим травматикам достаточно легко (и органично) поддерживать долгое время, да ещё и в меняющихся контекстах, — эдакий островок стабильности.

При этом важно понимать, что, например, практики промискуитета никак не мешает проявлению этого свойства: да, партнёры меняются, но сам образ взаимодействия остаётся постоянным очень долго (даже когда «лица сливаются и различать их становится невозможно»).

Читатель, вероятно, возразит, указав на то, что травматик вполне может себе устроить наличие в его жизни каких-то других достаточно стабильных штук, и это будет верным замечанием.

Вот только есть одна «маленькая проблема»: чем более нарушена работа психики (и, — как следствие, — чем ниже уровень адаптации), тем сложнее сделать так, чтобы среди доступных стабильных процессов / явления / привязанностей было что-то не совсем исключительно деструктивное.

Как пример: если ты — «опустившийся» (оценочная характеристика цитируется намеренно — для передачи нюансов смысла) алкоголик, не имеющий работы, постоянного места жительства и т.п., довольно маловероятно (в силу большого количества причин различной природы), что в качестве «чего-то стабильного в своей жизни» ты можешь позволить варианты вроде «непрерывной творческой самореализации», «тёплых, наполняющих отношений» или «безостановочного самосовершенствования».

Скорее всего, выбор там будет между «стабильно буха́ю», «стабильно получаю пиздюлей» и, далеко не всегда, но бывает, «стабильно вступаю в сексуальные связи (пусть даже с разными партнёрами)».

Последнее может выглядеть не так уж и плохо на фоне альтернатив.

На менее хардовых уровнях выбор не столь драматичен, но существует достаточно широкий диапазон ситуаций, в которых промискуитет по совокупности оказывается самым «лучшим» из доступных «столпов стабильности».

Но основная фишка даже не в этом, а в том, что Эрос даёт не просто «стабильность» (нельзя сказать, что с этой задачей он справляется наилучшим образом, но существуют контексты, вроде вышеприведённого, в которых это так), но и «стабильную вовлечённость».

А вот уже «стабильная вовлечённость» — ресурс редкий и ценный, — и, чем более дезадаптированных людей мы рассматриваем, — тем более востребованный.

Да, «белый гетеросексуальный образованный австралиец» (тут тоже в качестве стереотипа) имеет и иные возможности стабильно вовлекаться. На этом уровне удовлетворённости доступны такие излишки, как стабильные отношения, или даже хобби.

Вот только разговор мы ведём о другой группе людей, а у них на подобные штуки часто нет сил, возможностей, навыков — или всего сразу.

А сексуальность / эротизм — достаточно распространённая штука, которая в большом количестве случаев остаётся функционирующей в том или ином виде (иногда, конечно, работает оно совершенно криво, но работает).

Более того, сексуальная заинтересованность (или эротизированность контакта) обеспечивает вовлечённость, интерес и вообще хоть какую-то динамику жизни даже у носителей очень сильно травмированной психики.

Почему так важна именно «стабильная вовлечённость» в то время как психологическая литература говорит именно о стабильности?

Потому что психологическую литературу писали те самые «белые богатые гетеросексуальные образованные австралийцы», которые просто не считают нужным отдельно указывать, что потребность ребёнка, — а текст о травматиках неизбежно будет включать в себя рассуждения о детях, — она именно в «положительной и увлекающей» стабильности.

Регулярный сексуальный абьюз (в сторону субъекта) может быть очень стабильной штукой, но это не совсем то, что требуется.

Заключение в одиночной камере — несколько более спокойная, по крайней мере, с точки зрения физической безопасности, ситуация — тоже не та стабильность, которую обычно подразумевают психологи в своих текстах.

И я бы с удовольствием сказал себе: «Чувак, не добывайся до запятых, всем же понятно, о чём речь», если бы не одно «но»: когда работаешь с травматиками, следует учитывать специфику их контекста и отдавать себе отчёт, какая именно «стабильность», вероятнее всего, им реально доступна.

А если ты хочешь донести вот то самое, о чём психологи книжки пишут, то нужно семантически отделить его от того опыта, который переживал травматик: просто чтобы он понял, что ты не имеешь в виду возвращение в регулярный пиздец.

Поэтому «хорошая, годная» стабильность должна быть хотя бы до какой-то степени безопасной и хоть немного интересной / вовлекающей.

Тогда есть шанс на «рескриптинг», «положительное влияние корректирующего эмоционального опыта», «реконцептуализации прожитого» и существование прочих розовых поней.

А пока эти самые пони вместе с единорогами не пришли всем стадом в гости к травматику, он использует то, что работает: и эротизация / сексуальность в этом смысле часто оказывается одновременно достаточно надёжной, достаточно доступной и достаточно «не-только-плохой» штукой.

Компетентность

«Если тебе дают, ты не так уж и плох(а)!» — такое утверждение можно достаточно часто услышать в частных беседах.

Конечно, это вульгаризм, стереотип и вообще примитивно-низко-фу-фу-фу, но мы говорим о неудовлетворённости глубинных базовых потребностей психики, а оно там всё такое — далёкое от изящества и высокого штиля.

В контексте обсуждаемый проблемы эффективность средств и механизмов гораздо важнее их этичности, [полит]корректности и даже эстетичности (хотя тут уже надо сужать термин, а то слишком далеко можно зайти).

И если некто может ощутить себя «достаточно таким» (по сравнению с доминирующим опытом «недостаточности» и «не-таковости») за счёт восприятия сексуального / эротического интереса к себе, не следует его / её за это осуждать (напомню, выше мы указали, речь не идёт об эксплуатации).

Кстати, если уж говорить о явлениях эксплуатации, объективизации и насилии, то следует высказать одно важное (но не совсем корректное, а потому трусливо обойдённое вниманием со стороны уважаемого профессионального сообщества) наблюдение:

Чем травмированнее психика, тем более её носительница (возьмём женщин, речь всё же обычно о них) склонна (без дополнительного обучения и/или терапии) отказываться классифицировать свой опыт как имеющий отношения к одной из этих категорий (т.е. относить его к категориям насилия, объективизации и эксплуатации).

Обычно это объясняют «забитостью», страхом и культуральными шаблонами / историческим контекстом, стокгольмским синдромом, — и эти объяснения валидны, и их популяризация выглядит достаточно полезным занятием, — но, — и вот тут как раз самое сложное и неоднозначное / стрёмное, — есть и иной компонент.

Очень сложно сформулировать его описание и вообще вести о нём какие-либо рассуждения так, чтобы не допустить неверных толкований, но это нужно сказать:

В ряде случаев объект (в случае объективизации — чаще, в случае прямого насилия — реже, в случае эксплуатации — с какой-то срединной частотой) сам(а) получает некоторую долю ощущения, в определённых контекстах субъективно определяемого как «компетентность» или та самая пресловутая «достаточная таковость хоть для чего-то / кого-то».

Здесь, вероятно, целесообразно ещё раз подчеркнуть — речь ни в коем случае не о «сама дура виновата», и даже не о любимых психологами «вторичных выгодах», эти интерпретации здесь выглядят (и являются!) неуместными.

Но само описание феномена, указание на существование такой категории опыта, и его аспекта выходящего за рамки мейнстримных объяснений — необходимо: не учитывать его было бы как раз весьма неэтичной фигнёй.

Задача исследователя в том, чтобы описывать феномены, даже если они ему глубоко противны, а задача терапевта — учитывать все грани опыта клиента, включая весьма неоднозначные.

Ещё раз: фишка не в том, чтобы оправдать всю эту херню с насилием, а в том, что учёт этого аспекта может способствовать построению более эффективных (т.е. уделяющих достаточное количество внимания вопросам развития ощущения базовой компетентности — чисто чтобы снизить вероятность компенсации её отсутствия всякими деструктивными копингами) терапевтических и жизненных стратегий.

И снова в завершение блока хочется поместить напоминание о том, что жизненный контекст дезадаптированного травматика сильно отличается от того, что происходит у «успешного нейротипичного здорового человека», и некоторые, прямо скажем, достаточно неприятные / деструктивные / уродливые вещи принимаются в качестве решения просто потому, что альтернативы ещё хуже. Think about it!

Ограничения

Раз уж затронули тему насилия, следует упомянуть о роли эротизации в жизни взрослого травматика, следует проиллюстрировать роль Эроса в [не всегда осознаваемых] попытках скомпенсировать отсутствующий / неудачный детский опыт проживания корректно поставленных ограничений.

Ребёнку, помимо любви, принятия и всего такого, требуется корректно выстроенная и соответствующая возрасту система ограничений.

Причём речь не просто о том, что малышам не следует давать доступ к оружию и станкам в целях безопасности (хотя, конечно, о физической сохранности тушки обычно думают в первую очередь).

Не менее важным являются и другие аспекты, среди которых в контексте текущего обсуждения хочется упомянуть ограничение вариативности получаемого опыта.

В целом здесь всё просто: поскольку ребёнку (в случае корректного обращения) доступен ограниченный набор возможных контекстов, у него есть возможность достаточно глубоко вникать в происходящие ситуации, не слишком рискуя быть перегруженным как сенсорным вводом, так и вычислительной обработкой.

Система [в идеальном сферическом вакууме] выстраивается так, что ребёнок получает лишь слегка более сложные задачи по восприятию и обработке информации, чем способен решить.

Это, с одной стороны, позволяет развиваться (потому и «более сложные»), а, с другой, не упускать суть и не проходить «по верхам» (поэтому и «слегка», если будет «не слегка» — вместо обучения получим игнорирование, скуку и усталость, а также выученную беспомощность до кучи).

А ещё ребёнок постепенно сталкивается с другим важным видом ограничений — ограничениями, которые накладывают (или пытаются наложить) другие люди ради соблюдения собственных интересов — очень значимая часть феномена, который психологи называют «личными границами».

Но мало кто из травматиков имел опыт созревания в такой корректно отбалансированной системе ограничений: обычно всё же речь идёт либо о чрезмерной строгости, либо о попустительстве.

И то и другое находит последующее отражение в эротизации / сексуальности взрослого человека.

Сильное сексуальное напряжение / высокая степень эротизации восприятия позволяет травматику создавать «виртуальный манеж» — область мышления и восприятия, достаточно малую, чтобы иметь возможность её «обсчитать».

Эротизм, спроецированный на конкретные объекты, делает эти объекты (имеющие многократно больший уровень эротизации, и тем самым — выделенные из фонового восприятия) мощными аттракторами внимания, сужая область загружаемого в обработку контекста.

Не всегда эта штука бывает актуальна, но для некоторых людей (особенно сензитивных) такое «виртуальное когнитивно-перцептивное одеяло» даёт возможность «не перегружаться сложностями» (отсюда и мастурбация как один из распространённых способов сброса «сенсорной перегрузки»).

Для некоторых из них наличие такого собирающего вокруг себя внимание объекта повышенного интереса (а сексуализация вполне неплохо так повышает заинтересованность) — необходимое условие для того, чтобы выдерживать поток «входящей информации», объект влечения в буквальном смысле ограничивает мышление и — именно за счёт этого — спасает такого человека от перегрузок.

Частным случаем является определённый способ использования секса как средства отвлечения, которое может быть инициировано субъектом [в том числе и] вполне осознанно.

Но неосознаваемое (в большинстве случаев) сужение воспринимаемого и обрабатываемого контекста представляет для терапии больший интерес (как и всё неосознаваемое).

Контакт и трансценденция

Про эти штуки обычно говорят в контексте обсуждения достаточно эмоционально зрелых и не слишком фрустрированных людей, и, казалось бы, в тексте про травматиков о них можно было бы не упоминать, но это ошибочное представление.

Во-первых, немалая часть [хронически] фрустрированных потребностей дезадаптированного травматика имеет межличностный характер, а значит, как это ни печально, для их удовлетворения необходимо взаимодействовать с другими людьми.

При этом нередко в личной истории травматика есть очень болезненные эпизоды (и / или целые периоды), в которых он переживал высокий уровень страдания, связанный тем или иным образом именно с контекстом интерперсонального взаимодействия.

Соответственно, чтобы снова решиться на контакт с Другими, травматику необходимо преодолеть страх, выученную беспомощность и паранойю, а для этого ему нужно на что-то опереться: требуется некая безусловная аксиоматически принимаемая основа, не подверженная эффективному обесцениванию.

Для многих травматиков такой основой становится именно сексуальное влечение к другому человеку (или как минимум она является существенным компонентом более сложных феноменов, например, «ФП-шенья»).

Да, многие из них (нас) стараются максимально обесценить эту сферу своей жизни, и многие декларируют, что у них получилось, вот только мало кому удаётся сделать это на самом деле, и неосознаваемая / отрицаемая тяга к Эросу зачастую продолжает выводить человека из оцепенения и изоляции снова и снова.

Во-вторых, если говорить о менее «технических» аспектах, следует упомянуть стремление человека к «выходу за пределы себя».

Некоторые психологи и философы эту штуку постулируют, другие наделяют чуть ли не сверхъестественным смыслом, но мы поступим проще и возьмём намного более примитивную трактовку.

Под трансценденцией здесь мы будем [кажется, без особой потери смысла] понимать стремление человека к получению принципиально нового для него опыта и исследование новых контекстов с высокой степенью вовлечённости, или, иными словами, существенные аспекты поискового поведения.

Если использовать метафоры, хоть немного сохранный человек в той или иной степени стремится «достучаться до соседней одиночной камеры» — выйти за пределы доступного и привычного, — и глубокое взаимодействие с Другим(и) — не самый плохой способ для этого.

Ну, а эротизация является механизмом, обеспечивающим, с одной стороны, достаточный уровень вовлечения, интереса и внимания (хотя бы в ограниченном контексте, но не требуйте от травматика слишком многого), а, с другой, возможность (при наличии взаимности «с той стороны») получить доступ к тем свойствам и проявлениям [Другого], которые не очень-то можно наблюдать в любых других контекстах.

Немалое количество (хотя и не все, разумеется) людей проявляют в эротическом взаимодействии достаточно высокий уровень спонтанности и аутентичности, причём эта самая спонтанность вполне может проявляться [в том числе и] через конкретные аспекты стеснения и «зажатости».

Всё ещё сохраняющиеся в виде отдельных архаических реликтов сакрализация и табуирование сексуальности, а также достаточно высокая степень изоляции этого контекста от остальных нередко становятся благодатной почвой для проявления каких-то аспектов поведения и свойств личности, которые в иных случаях недоступны.

Речь идёт не только о различного рода кринжовых дурачествах и кинках (хотя и они, конечно, могут относиться к обсуждаемой категории), но и о более «тонких» моментах.

Отчасти эстетика эротического состоит в том, что в рассматриваемом контексте люди часто совершают поведенческие акты (движения, вокализация и т.п.) в их наивном, не подвергшемся когнитивной цензуре и адаптационным изменениям виде.

Здесь можно приводить самые разные примеры: специфические паттерны управления конечностями (чуть более плавные траектории движения кистей рук — кажется достаточно распространённой штукой), определённые, [почти] не встречающиеся в других условиях мимические движения, вроде специфического зажмуривания, чисто физиологические реакции типа замираний или — наоборот – «конвульсий».

Можно привести для иллюстрации и более сложные феномены: у кого-то только там и проявляется нежность, кто-то проявляет несвойственную для себя в других контекстах инициативность или даже агрессию и т.п.

В общем, если у читателя есть возможность, рекомендую внимательно присмотреться к мимическим, кинематическим, аудиальным и прочим аспектам партнёра / партнёров во время контакта, характеризующегося интенсивным эротическим напряжением, и обратить внимание на феномены, которые только в этом контексте и встречаются.

Кстати, не самым бесполезным занятием может стать и наблюдение за собой (если вы к этому готовы, ощущаете безопасность и вообще действуете разумно в хорошем смысле этого слова).

К чему это всё: эротический аспект контакта позволяет лучше изучить Другого, более глубоко (ой, как двусмысленно-то!) проникнуть в его мир, прожить более интенсивную связь (не факт, что оно понравится, но будет ярко, хотя и, весьма вероятно, эмоционально болезненно) с кем-то, кто не ты сам, и — с помощью этого — достичь хоть какой-то квази-трансценденции.

Есть мнение, что возможно не только «квази», и то самое «единение душ посредством единения тел» вполне себе существует, но здесь сложно привести в подтверждение какие-либо аргументы или свидетельства, кроме собственного субъективного опыта, который, к сожалению, невозможно «расшарить» напрямую.

Интерес представляет и тот факт, что травматики в процессе сексуального взаимодействия (особенно если оно более, чем однократное) в некотором смысле «обмениваются психзащитами и способами их использования».

Например, «выравнивают уровень диссоциированности» (это прямо совсем классическая классика, конечно): тот, кто «чрезмерно» — снижает его, а тот, кто «недостаточно» — повышает.

Ничего удивительного в этом нет — вопросы экстернализации и сексуализации разобраны в рамках других текстов, здесь просто напомним о том, что психика травматика выбирает объект интереса в первую очередь по принципу максимизации вероятности получения полезных недостающих свойств путём взаимодействия с контрагентом.

Экзистенция

И, наконец, самый сложный для описания, но, наверное, наиболее важный аспект: подтверждение существования себя и мира.

Наверное, в наивной формулировке максима «я трахаюсь — следовательно существую» покажется многим нелепой и комичной. Однако её менее строгая версия — «когда я влюблён, я чувствую себя более живым» вполне себе распространена.

Попытка объяснить, концептуализировать или хотя бы просто описать связь эротизации с ощущением подлинности существования себя и внешнего мира почти неизбежно завершится циклическим аргументом вида «либидо — про жизнь, а жизнь — про либидо», что достаточно печально.

Но мы всё же попробуем передать основные аспекты и характеристики этой связи.

Начнём с того, что эротизация обостряет восприятие (хотя бы в контексте своего основного влияния, хотя может снижать «разрешение эмоциональных датчиков» за пределами собственно эротического контекста): она делает возможным переживание достаточно ярких эмоций (а у некоторых — так и вообще «пиковых состояний») даже посреди «опостылевшей унылой повседневности».

При этом, что важно, такие эмоции могут иметь «положительную окраску» (сильных отрицательных найти всегда можно, а вот эти — могут быть достаточно редким ресурсом).

А поскольку ощущение «степени живости» нередко достаточно линейно перекладывается на количественную характеристику интенсивности ощущаемых переживаний, можно утверждать, что эротическая эстетика и сексуальный интерес могут способствовать ощущению «полноты жизни».

Однако это — самая простая, но далеко не самая верная иллюстрация описываемого принципа: и «уверенность в существовании» (проблема психотического уровня) не эквивалентна «чувствованию себя живым» (более «пограничная» заморочка), и подлинность (или хотя бы достаточная консистентность) внешнего мира никак этим не объясняется.

Для того чтобы подступиться к более фундаментальным аспектам, обратим внимание на то, как травматик вообще воспринимает мир.

На пограничном уровне можно говорить о боязни отвержения, осуждения, обесценивания и размывания с фоном.

В этом смысле эротические переживания (при благоприятном разрешении, конечно) могут добавить ощущения субъектности («я тот, — кто хочет её / его» — вполне себе идентификация, хотя и, скорее всего, врéменная), а также выделенности из фона, уникальности и / или даже [хотя бы ограниченной и утилитарной] ценности.

«Большая реальность себя» как субъективное переживание, таким образом, проистекает из возможности опереться на тот факт, что некто смог различить субъекта на фоне контекста, выделить его, — а значит, у данного травматика есть какие-то определяющие его признаки: для людей с пограничным уровнем организации личности вообще экзистенция в значительной степени основывается на наличии свойства различимости.

Переживание «более реального мира» обеспечивается [в том числе и] тем, что в этом мире появляется различимый (хоть немного) Другой. А обладающий свойством разложимости Другой даже в нереальном мире — кусочек реальности. Идеализация здесь помехой не является, как и обесценивание.

«Реальность» мира (и, в частности, Другого как его части) в данном случае имеет мало общего с объективностью, скорее это про достаточную уверенность в том, что сенсоры выхватили из огромного потока данных нечто, что, возможно, предаст и бросит, — но хотя бы не рассыпется при ближайшем рассмотрении.

Оно может иметь не те свойства, которые были приписаны его образу изначально, главное, чтобы одно из них оставалось инвариантным по отношению к углам обзора и степени вовлечённости — различимость, субъективная лёгкость выделения этого самого «нечто» (обычно всё же речь о каком-то человеке, но не обязательно) из остального контекста.

В данном случае эротизация является аналогом «окрашивания по Граму» из медицины: какие-то объекты оказываются «грамположительными», а значит — выделяемыми, и, следовательно, реальными.

На психотическом уровне организации всё несколько проще. Ощущения «достаточно достоверного существования себя и мира» вне психоза и при наличии у человека достаточно развитой привычки к рефлексии добиться в принципе невозможно.

Когда психотик не в психозе, он испытывает почти физические трудности и огромную усталость от попыток удержать «разваливающуюся» реальность. При этом внятного отделения «себя» от «мира» скорее нет, чем есть: тут бы хоть что-то ощутить «не-разваливающимся при отведении взгляда».

Эротизация помогает «сдерживать распадающийся мир»: за счёт способности придавать вовлечённости, сконцентрированности, сужения воспринимаемого контекста с одновременным углублением его анализа, но это всё — скорее «технические моменты».

Главным фактором, вероятно, является грубое и прямое аксиоматическое («нипачиму!») снижение уровня дезорганизующей неопределённости / тревоги.

Для достаточно сензитивного психотика эротизация кого-то или чего-то вообще может стать в некотором смысле метафорическим аналогом «мини-психоза»: как и паранойя / галлюцинации, она даёт возможность «не задумываться о том, реален ли я, и реален ли мир вокруг меня», этот вопрос просто уходит на второй план (даже если он изначально не был осознан субъектом, мы можем отследить это извне по поведению), уступая место другим, «более важным».

Кстати, это достаточно большой шаг к «психическому здоровью»: способность «не заморачиваться» — вообще характерная для обладающих им людей штука.

Можно спекулировать на тему «внутреннего содержания» этой аксиоматической уверенности (того самого «нипачиму»), но сложно представить себе модель, которая давала бы какие-то преимущества относительно предположения о способности к отвлечению и избирательности в обработке контекста, поэтому пока предлагаю им, этим самым предположением, и ограничиться.

Границы применимости, или секс ради / вместо безопасности

Итак, мы описали, пусть и с использованием большого (скорее всего, даже слишком большого) количества метафор и, к сожалению, без какой-либо внятной формализации, некие феномены, относящиеся к определённой группе людей.

При этом, поскольку описание получилось достаточно сильно опирающимся на интуитивное понимание читателем некоторых базовых принципов и понятий, и захватило (надеюсь, этого действительно удалось добиться), скажем так, мейнстримные закономерности с тотальным отказом от рассмотрения «достаточно далёких выбросов», необходимо хотя бы попытаться описать группу людей, в которой указанные закономерности будут определяющими.

В противном случае получится сепулькарий: мы нашли закономерности в некоей группе. А что за группа? Та, в которой есть эти закономерности.

Нельзя утверждать, что в практической психологии такая хрень серьёзно порицается (к сожалению), но и эстетичной её назвать тоже достаточно сложно, и хочется что-то сделать, чтобы хотя бы немного отойти от неё.

Итак, как мы могли бы описать эту искомую группу людей?

Наверное, начать имеет смысл с попытки определить свойства её элементов [ой, т.е., «людей в неё входящих», конечно же].

Первое, о чём следует сказать — в эту группу явно войдут «травматики» (люди, пережившие негативное воздействие достаточной длительности и интенсивности, и имеющие значительное влияние этого воздействия на дальнейшую жизнь, поведение и / или структуру психики).

Причём бóльшая часть рассуждений применима к людям, которых психиатры старой школы назвали бы «достаточно нарушенными» или «выраженно дезадаптированными» (а новых политкорректных аналогов, обладающих аналогичной точностью и понятностью, насколько мне известно, не придумали).

Итак, речь о «достаточно нарушенных травматиках». Что ещё?

Вероятно, требуется достаточно высокий уровень интеллектуальной сохранности, хотя, есть предположение, что при невыполнении этого условия описанные закономерности и свойства упростятся и станут более грубыми, но основные контуры сохранят (однако автор не имеет достаточно опыта и знаний, чтобы всерьёз выдвигать настолько сильные предположения).

Наиболее ярко описанные свойства, феномены и закономерности будут проявляться у людей, обладающих достаточно сензитивной нервной системой (обычно эти же самые люди оказываются достаточно тревожными, но это не является неотъемлемым фундаментальным свойством, контрпримеры возможны).

Т.е. типичный, «образцовый» представитель группы, о которой идёт речь, т.е. множества людей, к которым описанное в этом тексте хоть немного применимо — это сензитивный тревожный нарушенный травматик, сохранивший интеллект и некоторую способность к рефлексии.

Но это всё равно ещё слишком большая и разнообразная совокупность человеков, необходимы дополнительные уточнения.

Их можно получить, рассмотрев характер последствий «травмированности»: предполагается, что представленный в этом тексте взгляд на сексуальность тем более применим к конкретному субъекту, чем более верным является суждение о наличии у него «проблем с безопасностью» и «ощущения витальной угрозы».

В общем, это всё — скорее про тех, у кого травма оставила след именно в области способности к переживанию безопасности.

Ддаже если субъективно оно ощущается как проблемы с отвержением, на следующем шаге у этих людей мы обнаружим что-то вроде «если он(а) меня отвергнет, мне ж пиздец!» (в значении экзистенциальной угрозы и поистине непереносимого, — такого, что его нельзя перенести, — страдания»).

Если попытаться выделить некоторые более формальные критерии, получится сильно менее точное описание «области определения» этого набора рассуждений, но мы всё же попробуем, предупредив о малой вероятности успеха этой попытки, а также о том, что автору не удалось соблюсти единообразие «уровня формальности описания» и задачу его определения он малодушно переложил на читателя.

В описываемую группу скорее войдут «психотики» и «пограничники», чем «невротики» и, тем более, [полумифические] здоровые люди.

Для людей с заболеваниями вроде [К]ПТСР и / или личностных расстройств, вероятно, описанное будет являться более корректной моделью, чем для тех, чей диагноз лежит в области аутистического спектра или обсессивно-компульсивных расстройств.

Депрессивные и тревожные расстройства не являются сколько-нибудь определяющими.

Если говорить о расстройствах шизофренического спектра, то они, с одной стороны, повышают вероятность того, что описанное здесь будет хорошей моделью сексуальности людей, страдающих ими, а, с другой, — о том, что обнаружить описанное в этом тексте будет сложнее (какая там рефлексия о природе либидо, если у чувака негативная симптоматика фигачит?!).

Ещё одним критерием, приближающим конкретного человека к образу «характерного представителя целевой группы» является наличие склонности к злоупотреблению психоактивными веществами.

Но если бы по каким-то причинам потребовалось выбрать только один критерий, наличие сложностей в области «получения опыта проживания безопасности» было бы наилучшим выбором.

К сожалению, выделить более строгие (и, тем более, формальные) критерии применимости и более внятно описать её границы у автора не получилось.

Приведённая выше попытка задать границы применимости, к сожалению, не является достаточной, чтобы противостоять эффекту Барнума, но, хочется верить, что она делает этот текст хоть чуть-чуть более осмысленным и менее «психологическим» (в плохом смысле этого слова, можно подумать, у него другой есть, лол).

Я не такая! (с)

Ок, а как ещё бывает, и в чём вообще ключевая разница между описываемой группой травматиков и более «эмоционально зрелыми» / «сохранными» людьми в аспекте сексуальности и эротизация?

Первое, что бросается в глаза — это наличие (у первых — и, соответственно, — отсутствие у вторых) двух специфических «режимов функционирования и проявления» либидо (в узком смысле этого слова).

Все вы на одно лицо

В первом, который можно назвать «неперсонализированным компульсивным влечением», важнейшим аспектом является то, что внешний наблюдатель мог бы назвать «неразборчивостью», «отсутствием избирательности» и тому подобными штампованными идентификаторами.

К сожалению, подобные характеристики имеют достаточно долгую историю использования в качестве оскорблений, но придумывать альтернативные «политкорректные термины» не хочется — проблема-то не в конкретных словах, а в самой идее о том, что сексуальные предпочтения допустимо и целесообразно использовать в качестве повода (а то и причины) для оскорбления.

Поэтому предлагаю не тратить время на поиск «нейтральных формулировок» и рассмотреть явление по существу.

В описываемом режиме на первый план в целеполагании выходит удовлетворение эмоционального голода, причём голод этот соотносится с достаточно «ранними», «примитивными», «архаическими» аспектами психики — той самой «глубинной психологией», о которой так приятно рассуждать (никто не знает, что это такое на самом деле, а значит, можно нести любую фигню с умным видом, и доебаться до тебя будет сложно).

Этот голод — очень сильный, завязанный на самые базовые психические потребности, и если относящаяся к нему фрустрация длится достаточно долго, связанное с ним наблюдаемое поведение обретает черты передельной прямоты и грубости.

Здесь достаточно сложно удержаться от того, чтобы сказать, что «в этом режиме трваматику всё равно с кем совокупляться», ведь нередко оно именно так и выглядит (а то и ощущается изнутри), но всё же мы не должны использовать эту формулировку для чего-то большего, чем эксплуатирующее стереотипы указание на определённые формы сексуальности с целью совершения ещё одной попытки отделения их от иных феноменов.

При ближайшем рассмотрении выясняется, что это «всё равно» не является таковым в полной мере.

Нередко может присутствовать фигура ФП, которая явно и однозначно выделяется на фоне остальных, что уже опровергает идею о равноценности всех возможных вариантов.

Но есть и более важная штука — даже (или, может быть, — особенно) в этом режиме психика травматика действует ради удовлетворения каких-то своих (достаточно важных!) потребностей: а это означает, что те, с кем удовлетворить их по тем или иным причинам не получится, просто не включаются в выборку возможных кандидатов на сексуальное взаимодействие.

А вот в категорию объектов для эротизации — включаются, туда всё включается, но об этом — ниже.

То есть более корректное описание будет звучать так: в «неперсонализированном режиме» психика травматика рассматривает как возможный (и даже целевой) вариант сексуальное взаимодействие с любым человеком, вероятность «удовлетвориться об которого» оценивается ею как превышающая некоторое пороговое значение.

А вот что касается выбора между разными объектами, для которых оценка этой вероятности превышает заданный минимум, там да, уже не так важно. Почему?

Просто потому, что здесь речь идёт о том, чтобы удовлетворить витальные психические потребности: скорость и надёжность важнее тонких различий и непринципиальных нюансов.

Как физический голод требует насыщения, — и чем сильнее, тем более явным и менее нюансированным становится это требование, тем более смешно и нелепо выглядит идея насладиться вкусом, а не удовлетвориться самим фактом насыщения чем-то, достаточно подходящим для питания, — так и эмоциональная фрустрация по мере нарастания снижает важность не только форм удовлетворения, но и личностных качеств объекта.

Да, использование слова «объект» здесь вполне оправдано — это именно та самая объективизация.

Не полная, не тотальная (всё же требуется некоторая оценка данного экземпляра, чтобы понять, выполняется ли условие превышение минимального порога вероятности получить удовлетворение), но именно она самая — Другой в данном режиме воспринимается в первую очередь как инструмент, как средство для удовлетворения.

Ты на свете всех милее!

Впрочем, сложно осуждать травматика за такое отношение: всё же избирательность — привилегия сытых, или, возможно, точнее будет использовать слово «ожиревших»: не просто насытившихся, но пресытившихся.

Тонкие оттенки взаимодействия станут важнее позже (и не факт). Даже ФП в этом режиме воспринимается как средство и объект, а не как личность.

Единственное его / её / их отличие от «левых рандомных челов» — на порядки бóльшая количественная оценка вероятности получения удовлетворения.

Именно поэтому мы можем наблюдать такое [на первый взгляд странное] явление как быстрая смена ФП-шек у травматика.

Именно это — парадоксальная способность к объективизации и не-узнаванию человека, в отношении которого травматик проявляет предельно возможную вовлечённость и заинтересованность, и которому — хочет он того или нет, признаёт он это или нет, — присваивает наибольшую (из всех, кто не он сам) важность, — именно эта способность и является основным характерным признаком «второго режима».

В отличие от первого, который может быть назван «внеперсональным», второй уместнее именовать скорее «квазиперсональным», он вполне предполагает нацеленность на конкретного человека, вот только человек этот обслуживается не персональной моделью в психике травматика, а некоторым [не очень-то изменяемым] «дженериком».

Если присмотреться, окажется, что парадокса-то нет: да, мы сегодня можем наблюдать предельную вовлечённость, максимально возможную важность ФП для травматика, а завтра — тот же самый человек, который вчера был целым миром, — больше, чем миром, — становится элементом фона, серой массы, а Вселенную формирует другой человек.

Дело ведь в том, что ФП — это внутренняя категория, средоточие фрустрации, а носитель, живой человек, — не более, чем экран для проекции.

Никакого «предательства» и «переобувания в воздухе» не происходит — просто не нужно считать, что отношение важности и вовлечённости направлено на персону, а постоянство приверженности ФП (как психологической категории, а не к конкретной персоне) может сохраняться довольно долго.

В этом смысле способность достаточно долго ФП-шить кого-то лично (т.е. поддерживать относительно редкую сменяемость экрана для проекции ФП-как-образа-обещающего-насыщение) является однозначным индикатором того, что обладающей ею травматик смог найти какую-то [квази]адаптацию, позволяющую хоть немного эмоционально насыщаться.

В практическом плане это означает, что необходимо найти эту адаптацию (в терапии) и проанализировать: нередко именно она является основным препятствием на пути к изменениям — такая штука слишком важна, слишком сильно интегрирована с основными жизненно важными механизмами, чтобы вообще туда смотреть.

Вот только есть маленькая проблема: будучи неизменяемой (ну, практически), эта конструкция является оплотом (ну, или одним из основных факторов) стабильности, т.е. того непрекращающегося пиздеца, из-за которого травматик был вынужден прибегнуть к терапии (что бы ни подразумевалось под этим словом).

Как там у розовых поней?

Для того чтобы приведённое описание двух режимов работы сексуальности у определённой ранее группы травматиков не выглядело «совсем уж висящим в воздухе» целесообразно дать краткое описание альтернативных вариантов.

Ключевым отличием здесь следует признать «истинно-персональный» (в отличие от «вне-» и «квази-») характер как эротизации / либидо (в узком смысле), так и — шире — вовлечённости.

Внешнему наблюдателю проще всего заметить его проявление по количеству времени (его можно назвать «периодом вызревания чувства / интенции»), которое должно пройти, прежде чем человек будет готов к сексуальному / эротическому взаимодействию с новым партнёром.

Дело в том, что процесс узнавания Другого — штука не самая быстрая, и если у субъекта сексуальность имеет «высокоперсональный» / «избирательный» характер, добровольное осознанное согласие просто не может возникнуть раньше, чем партнёр будет выделен из фона и изучен достаточно хорошо (т.е. представлен развитой моделью внутри психики субъекта, если скатываться в репрезетационизм).

Важный момент: травматики, относящиеся к группе, которой посвящён этот текст, тоже ощущают и «выделение партнёра» и «изучение» и даже «узнавание», но есть нюанс.

Точнее — два: первый заключается в том, что там скорее работает проекция уже готового образа (и поэтому всё происходит быстрее), а второй — в том, что сам акт сексуального взаимодействия в гораздо большей степени является средством, а не итогом познания.

В этом смысле архаические лингвистические конструкции вида «И познал Каин жену свою» следует читать буквально: познание там не просто эвфемизм для совокупления, а именно указание на процесс изучения в некотором смысле (особенно если это в первый раз, конечно).

Т.е. в процессе происходит некоторое взаимное обогащение, взаимный обмен свойствами между проецируемым образом и выбранным экраном для проекций — это такой способ склеить одно с другим за счёт диффузии.

Это, кстати, ещё один из механизмов, толкающий травматика к тому, чтобы всё произошло быстрее, пока проецируемый образ ещё в принципе можно как-то «прикрепить» к выбранному экрану.

Люди, имеющие «менее травмированную» / «более сохранную» психику, не так сильно нуждаются в этом как в отдельной операции — у них проекция образа в значительной степени замещается достроением модели / репрезентации на основе изучения свойств Другого, и «склейка» происходит не «снаружи», а «внутри» (что намекает на «недостаточное количество себя» у травматиков, но это тема для отдельного текста).

Другим заметным отличием сексуальности «более здоровых людей» от описанной в этом тексте является подчёркнуто «не-компульсивный» характер: они реально могут откладывать такого рода взаимодействия.

Причём это справедливо (до некоторой достаточно существенной степени) даже в случае ФП (да, это суперспособность — отказать ФП-шке, но она существует).

Необходимо подчеркнуть: речь не про «отказ от» и не про «немедленную реализацию» — наиболее чистые паттерны по отношению к драйву, — речь о [кажущейся невероятной (для травматика)] способности ставить его (драйва) реализацию на паузу, не впадая ни в первую стратегию, ни во вторую.

I killed sex

Является ли целибат (или заявления о нём) однозначным критерием того, что субъект подходит под описание представленное в этом тексте?

Разумеется, нет: у человека может быть множество причин как для воздержания, так и для отрицания сексуальности на уровне деклараций — отсутствие в доступе подходящих и согласных партнёров, провокация окружения, построение специфического имиджа в целях безопасности — вариантов много, и приведённым списком их многообразие не ограничивается.

Но всё же было бы ошибкой не упомянуть о том, что в некоторых случаях осознанный отказ от сексуальности может свидетельствовать о том, что она работает у человека схожим с описанным в этом тексте образом.

Для начала снова вспомним Янга, который популяризировал разделение копингов по отношению к схеме на реакции капитуляции, гиперкомпенсации и избегания.

Если применить это разбиение к стратегиям работы с драйвами (Янг вряд ли обрадуется произвольному такому расширению границ применимости), то можно сказать, что описанные ранее паттерны поведения относятся скорее к реакциям капитуляции [перед мощью Эроса].

Однако это не единственно возможный вариант.

Как могла бы выглядеть гиперкоменсация?

Ответ довольно очевиден — как перенесение эротизированного восприятия и сексуального влечения в область Тени (в смысле вынесения за рамки фокуса внимания и области признаваемого).

Избегание должно давать в конечном итоге такой же результат, но иными методами: вместо активной конфронтации для избегания используются более пассивные формы — рационализации, отвлечение и т.п.

На первый взгляд может показаться, что способность противостоять драйву такой силы следует интерпретировать как свидетельство достаточно большой силы Эго / эмоциональной зрелости / сохранности психики.

Но это не так: перенесение Эроса в Тень — происходит не от избытка силы, а от недостатка.

Как бы ни была странна́ сексуальность травматиков, к каким бы разочарованиям она ни приводила, всё же там возможны краткие, часто — обманчивые, но всё-таки — периоды ощущения эмоционального тепла (от себя к Другому, а иногда даже и от Другого к себе).

И для того, чтобы выдержать это тепло требуется достаточно высокий уровень выносливости, большое количество «психической силы» (способности переносить боль и фрустрацию). Гораздо более высокий, чем для того, чтобы попытаться диссоциировать / заглушить часть себя.

В моменты разочарования и ретравматизации, связанной с сексуальностью, травматик, впадая в регресс, переходит именно к попыткам использования стратегий избегания и гиперкомпенсации — именно потому, что отсутствие контакта с либидо (в широком смысле) выдерживать проще, чем наличие: нет контакта — нет фрустрации в этом контакте.

Это (отказ от взаимодействия с этой стороной себя и мира) — достаточно надёжный способ защититься от возможных травм.

Но, — как и всякая надёжная защита, — такой способ имеет очень высокую цену: пока травматик его использует, он(а) лишается возможности получать всё то, что Эрос даёт тем, кто не отказывается от него (см. выше).

Нет, разумеется, эротическая / сексуальная сфера — не единственный источник ощущения заботы, принятия, безопасности, стабильности и прочего — такое утверждение было бы не только смешным, но и ложным.

Но сложность в том, что иные источники нередко бывают недоступны травматику, и на практике часто получается так, что принципиальная возможность есть, а фактической — нет.

Эротизация / сексуализация «неподходящих» объектов по природе своей является передельным проявлением «неперсонифицированной» эротизации травматиков: когда не только конкретные персоналии не являются критически важными, но и такие вещи, как принадлежность к человеческому роду или вообще к категории живого — не являются определяющими — чистое искусство, предельная абстракция 🙂

Дрочить на Кнута — это круто! (c)

Было бы большой ошибкой, рассматривая механизмы работы сексуальности травматиков, ограничиться только и исключительно эротическим восприятием людей и половым влечением к ним.

Дело в том, что люди, принадлежащие к описываемой группе, имеют достаточно странное [на взгляд тех, кто не они сами] свойство — способность к эротизированному и / или даже сексуализированному восприятию объектов, традиционно не очень-то ассоциированных с таковым: предметов, рельефа, животных (нет, речь не о зоофилии), идей и подобного.

В мировой литературе достаточно много примеров: автору на ум приходит «Проступок аббата Муре» — наиболее забористая порнуха, которая ему попадалась (не в том куске, где Серж с тянкой трахается, а в том, где он молится). Читатель может подобрать свои примеры — благо их достаточно много.

Как это ощущается изнутри? В зависимости от уровня фрустрации (в первую очередь, конечно, эмоциональной — в основном речь о потребности в безопасности): чем он выше — тем более буквально.

Достаточно сложно описать весь спектр возможных переходных состояний, поэтому предлагаю ограничиться рассмотрением некоторых наиболее характерных точек на этой шкале.

В наиболее явном и наивном / буквальном проявлении способность к эротизированному восприятию «неподходящих объектов» выражается в том, что субъект способен получить опыт переживания сексуального возбуждения при восприятии чего угодно.

В прямом смысле — возбудиться, глядя, например, на табуретку, в больше, чем не сосредотачивая внимания на чём-либо.

Это несколько отличается по ощущениям от переживаний, возникающих в отношении «подходящего» (с учётом сексуальной ориентации и кинков конкретного человека) объекта.

Ключевое отличие можно сформулировать так: подобные состояния не имеют следствием внятной релевантной интенции.

Если гетеросексуальный мужчина-травматик переживает эротизированное восприятие нравящейся ему женщины, его психика конструирует связанные с этим побуждения — совокупиться, познакомиться, тактильно провзаимодействовать, — не так важна конкретная реализация как принцип: построение фантазии / желания, которое может быть описано в виде набора конкретных действий (как императивная реализация алгоритма, ага).

В случае же направленности на «неподходящий» объект такой интенции не возникает, а напряжение, изменение состояния сознания и прочие спецэффекты — сохраняются.

В случаях, когда эмоциональная фрустрация ниже, этот феномен проявляется не так прямо: сексуальное возбуждение как таковое может вообще не возникать (или не регистрироваться самим субъектом): акцент ставится не на секс, а на повышенную чувствительность восприятия — как «сенсóрную», так и «вычислительную».

Наверное, о чём-то таком говорил Хоффман, описывая феномен, названный им «визионерским восприятием»: субъективно он переживается как повышение количества информации, поступающей от сенсоров (зрительного, слухового и всех остальных) с одновременным ускорением и усложнением обработки этого потока.

Кто-то называет такие состояния «изменёнными», кто-то «вдохновением» (впрочем, есть основания полагать, что под этим термином собраны феномены различной природы), кто-то «пиковыми состояниями» (и снова, здесь возможна путаница).

Звучит довольно странно: «визионерское восприятие — это про секс? чо за бред!», но это лишь следствие игры с терминологией и традиционного смещения понятий либидо (в узком смысле) и Либидо (в широком смысле, предлагаю начать писать его с Большой Буквы, чтобы хоть как-то различать их между собой).

И если указанные состояние связывать не с совокуплениями-как-гимнастикой, а с Либидо, которое есть метафора воли к жизни, творческого начала и всего такого, то всё становится на свои места.

Важное замечание: разумеется неверным было бы утверждение о том, что только травматики и способны быть «захваченными», увлечёнными и заинтересованными чем-либо. Равно как неправильно говорить о том, что только они способны к творчеству, «вдохновению» и «пиковым переживаниям». Просто текст о них, поэтому только они здесь и рассматриваются.

За чистоту помыслов, терминов и смыслов

Вообще говоря, следует признать: обращение с терминологией в данном тексте можно (и нужно!) назвать вольным, даже слишком вольным.

Эротизация, сексуализация, сексуальное влечение, эротизм, Эрос и много других пафосных слов используются то как синонимы, то как метафоры, то — неожиданно — оказывается, что их следует различать, полное терминологическое блядство.

В оправдание автора можно сказать, что и сами феномены, описанию которых посвящён этот текст, очень сильно зависят от контекста.

Либидо (в широком смысле), будучи указателем на манифестацию Жизни в человеке, имеет свою динамику, обладает высокой изменчивостью, и, к сожалению, любые попытки зафиксировать строгие и однозначные терминологические толкования используемых слов неизбежно приведут к тому, что часть этой динамики будет утеряна.

Точнее не так: «любые попытки в исполнении автора», возможно, кто-то сможет составить какие-то «системы диффуров», которые будут описывать её с достаточной полнотой и строгостью одновременно, но автор не осилит такое, а потому вынужден пользоваться метафорами.

И всё же попытка внести хоть какую-то ясность будет проявлением хоть какого-то уважения к читателю.

Если с видами либидо мы хоть немного разобрались ранее, разделив его на либидо (в узком смысле — как сексуальное влечение) и Либидо (как метафору динамики жизни — в широком смысле), то с остальными понятиями путаница сохраняется на протяжении всего повествования.

В первую очередь это касается «эротизации» и «сексуализации». Для иллюстрации различий между ними проще всего представить ещё одну шкалу, на которой эти понятия являются крайними точками.

По мере движения от первой из них ко второй уровень конкретности и целенаправленности будет увеличиваться, как и избирательность направленности (на «подходящие объекты»), а универсальность применимости, — наоборот, — снижаться (эротизировать ветер сильно проще, чем испытывать к нему непосредственно сексуальное влечение).

Остаются метафоры вроде «Эроса», «Жизни», «Динамичности», но они — метафоры, и всё, что здесь можно сделать — это понадеяться на том, что они хоть немного лучше пресловутого котёнка с дверцей, и в семантическом пространстве читателя указывают не на совсем уж нерелевантные участки.

И что же делать?

Понимать.

Понимать, что эротизм у травматиков — это достаточно глубокая (в том смысле, что если принять иерархичность организации психики, то она будет затрагивать самые «нижние» её этажи) штука.

Поэтому ассоциированные с ней вопросы, проблемы и сложности имеют большу́ю важность, а терапевт, рискнувший работать с ними, вынужден будет принять достаточно высокие риски ретравматизации и вообще ухудшения самочувствия клиента (в любых хоть немного вменяемых критериях оценки).

Кажущаяся [неспециалистам] «лёгкость», «поверхностность», «ветренность» и «несерьёзность» сексуальных взаимодействий таких людей — кажущаяся: это тупо ортогональные шкалы, и путать уровень «персонифицированности» («насколько важно с кем») и глубины («серьёзности» процессов в контексте возможных последствий) — не следует.

В описанной группе людей эротизация и сексуализация — это не про «засунуть что-то куда-то», а про удовлетворение базовых эмоциональных потребностей, отсюда и достаточно высокая драматичность связанных с этой сферой историй и событий.

Закончу совсем банально — штука важная, и относиться к ней следует соответствующим образом.