О простых словах - «Ботинок и карандаш»

Простые слова — это хорошо. Я хочу говорить простые слова. Если вы поймёте смысл этого абзаца, дальнейшее можно не читать: вы очень крутой чувак и не найдёте там ничего нового для себя. А если вы ещё и научите меня делать также, я даже заплачу. Серьёзно.

Когда ты осознаешь, что не понимаешь слов, которыми говоришь, ты лишаешься возможности выразить своё непонимание. И это больно.

Пожалуй, это самое сложное «произведение», которое я когда-либо пытался написать. И уже сейчас, набрав совсем немного букв, могу с уверенностью сказать, что получится плохо. Это не кокетство, не попытки манипулировать, — это дань уважения сложности предмета и честное предупреждение читателя: будет длинно и нудно.

Дело не только в моих способностях выражать мысль, она и в других текстах такая же, как и тут: но в этом случае сложность заключается в том, что нужно одновременно помнить о том, что ты забыл, что означают слова, и при этом забывать об этом, чтобы хоть как-то ими пользоваться.

А ещё текст очень личный. Я обычно пишу без всякого плана, а тут даже составил предварительно в голове некий вербальный (чего обычно не бывает, я не мыслю словами) маршрут, по которому намерен пустить рассуждения. Забегая вперёд, скажу, что ничего не вышло, и согласованности, как и плавных переходов одного тезиса в другой добиться не удалось.

В итоге появилось нечто похожее на дешёвую проповедь (а, может, она и получилась?). Я постарался это убрать, но не уверен, что сие действие имело хоть в какой-то успех. Или это вообще не проповедь, а исповедь?

И да, в тексте много мата, секса (а порой — и откровенной ебли) и избитых метафор. В некоторых местах я позволю себе скатиться до откровенной графомании (на уровне, который раньше старался в своих постах не допускать).

И никаких попыток придать хоть немного наукообразности, всё будет непроверяемо и субъективно: я пытаюсь описать собственный опыт, а не делаю обзор научных знаний по теме.

Текст упорот, депрессивен, шизофреничен: пожалуйста, не читайте, если не уверены, что это вас не триггернёт. Я не хочу быть причиной вашего обострения, я вообще не хочу, чтобы он кому-то сделал больно или иным образом причинил зло. Но и цензурировать не буду.

Ответственность за выбор «читать дальше или нет» — не моя.

Простые слова…

«Слышь, ты, интеллигент, ты слова-то свои умные брось!» — такую (или подобную) фразу приходилось слышать довольно часто, наверное, любому человеку. Причём для того, чтобы её услышать в свой адрес, совсем не обязательно быть этим самым интеллигентом (в любом значении).

Но нас интересует не это: я не могу сослаться на что-то более дельное, чем «Учение о трёх штилях», но и такого примера достаточно, чтобы проиллюстрировать тезис: [в восприятии, по крайней мере, части людей] существуют «простые» и «сложные» («высокие» и «похабные», «умные» и «глупые», хотя всё это не о том) слова.

Нам даже не слишком важно, как именно обозвать конкретные категории (я не лингвист, у них наверняка есть свои «сложные слова» для обозначения «сложных слов»): важен сам факт возможности построения такой категоризации и то, что этой возможностью пользуются.

Например, слова «герменевтика» или «квазиизометрия» почему-то считаются сложными, а слова «стол» или «кот» — простыми (хотя кто скажет, что кот проще квазиизометрии, тот никогда не имел дела с котами).

Есть непроверенное наблюдение, что «сложность» слова как-то коррелирует с его длиной (впрочем, не сверял с данными исследований — я просто не пойму достаточно серьёзный текст по лингвистике): «мама» не только намного короче «нуминозности», но и воспринимается проще.

Здесь сделаю важную оговорку: поскольку этот текст — выражение некоего персонального опыта, я могу не быть ханжой и честно признаться в попытках натягивать личный опыт на глобальные закономерности (все мы делаем это!) и избежать постоянных оговорок типа «ну, лично мне кажется так, и, наверное, так ещё кажется кому-то, и, возможно, многим, но это не точно».

Вместо этого воспользуюсь прекрасной (и простой) формулой: если у меня это так, значит и у других оно как-то похоже (интересно было бы ознакомиться хотя бы с одним текстом, где этого бы совсем не было).

Так вот: даже не пытаясь дать определения каждой из них, поделим слова на две категории: в одну войдут «мама», «один», «любовь» и «кот», в другую всякие «суперскалярности» с «экзистенциализмами» и «нуминозность» (хотя, опять же, кто всерьёз посмеет отказать Матери в нуминозности?).

Потом первую ещё раз поделим, чтобы получилось три штуки: «кота» с «мамой» в одну сторону, а «любовь» с «одним» — в другую. Но это — позже, пока будем считать, что у нас их две.

Чтобы иметь какие-то ярлыки (исключительно ради экономии времени при печати) назовём первую категорию «простыми словами» (поделив её внутри на «простые абстракции» и «конкретику»), а вторую — «сложными».

И если, поднатужившись, я могу привести для второй хоть какое-то определение («сложные слова» — это те, значения которых мне нужно гуглить), то с первой — полный швах.

Здесь, кстати, нужно определить немного контекста: исторически сложилось так, что большую часть своего образования я получил до того, как начал пользоваться гуглом и вообще интернетами (я стар, я супер-стар). Для какого-нибудь зумера определение потеряет смысл.

Или, если смотреть с другой стороны, «сложные слова» — это продукт некоего интеллектуального онанизма, а «простые» — ярлыки для повседневно встречающихся в «обычной жизни» объектов и явлений.

Но ни внятно определить, что такое «простые слова» (простой финт на тему «это те, которые не сложные» — не прокатит), ни дать определение хотя бы одному из них у меня, увы, не получается.

….не так уж и просты

Сначала приведу чужой пример. В какой-то детской книге (если это не конфабуляция) был некий диалог, в котором ребёнка просили объяснить значение слова «куча». Мальчик затруднился дать что-то лучшее, чем обычное «когда много предметов». Но далеко ли я сам ушёл от этого мальчика?

Я изучал (на каком-то, достаточно поверхностном уровне) теорию множеств, но она никак не помогает дать ответ на вопрос о значении этого слова. Я не знаю, почему пять яблок — это ещё не куча, а пять миллионов — это уже куча (денег), почему пять человек — это небольшая группа, а пять грязных носков — это уже куча (при этом пять телевизоров — нет).

Более того, я совершенно не понимаю, почему для разных людей вопрос о принадлежности некоего множества объектов (кстати, оно может из одного элемента — «куча дерьма» вполне себе может классифицироваться как один предмет) к категории «кучи» может разрешаться по-разному.

Возможно, для кого-то пять миллионов — это вовсе даже и не «куча денег», а пять телевизоров — вполне себе куча (не денег, а просто).

Читатель, вероятно, скажет мне, что это известный парадокс, и не стоит придавать ему такое большое значение, но есть одна проблема: если мы возьмём двух людей, которые никогда ни о каких предикатах с множествами не слышали, и попросим их обсудить «кучу», мы увидим, что они понимают друг друга.

Ситуация ухудшается при попытке разобраться с этим путём уточнения терминологии: я сдохну уже на самом слове «понимают».

Что считать «пониманием»? Возможность построения и практического использования неких моделей явления / объекта / процесса? Способность объяснить основные его закономерности / внутреннее устройство? Возможность воссоздать его во всей полноте или с заданной точностью?

Ни один из этих вариантов не кажется достаточно убедительным. Я могу примерно объяснить общие принципы построения ядерного реактора (а чо, там всё просто: уран греется, водичка варится, турбина крутится), для моих целей этой примитивной модели более чем хватает. Но сказать о том, что я понимаю, как работает ядерный реактор (какой именно, кстати?), мне просто не позволит совесть.

Я могу (не сам, а в паре с женщиной) воссоздать человека путём её осеменения и некоего вспомоществования в последующем вынашивании / воспитании полученного результата. С некоторой весьма ненулевой вероятностью у меня это даже получится. Значит ли это, что я «понял, что такое человек»? Как-то не очень.

Мне и самому очевидно, что примеры некорректны в том смысле, что в них не приведено сколько-нибудь внятное определение «понимания», но в том-то и проблема, что его у меня нет: есть некое интуитивное чувство, позволяющее проверить, есть ли «понимание» в данный момент или нет, и это чувство говорит об отсутствии оного в приведённых примерах.

Конечно, инструмент не самый надёжный, по-хорошему, нужно было бы как-то определить, что это такое, и как его измерять, но проблема в том, что для этого нужны слова — разные: «простые», «сложные», а я их не понимаю.

Лингвисты, психологи и даже айтишники будут кидаться в меня всякими теориями мышления / познания, но я отмахнусь от них по одной простой причине: они не являются обязательным условием для «понимания».

Если я предложу пятилетнему малышу конфетку (я, конечно, никогда — свобода дорога!) и спрошу, понял ли он меня, он, весьма вероятно, скажет, что да. Без всяких этих ваших «когнитивностей» и «семантик». Он и слов-то таких не знает.

Жопа есть, а слова нет

Конечно же можно сказать, что отсутствие некоего наименования для конкретного объекта / явления не мешает субъекту эти предметом / явлением пользоваться.

Я не помню слова «октоторп», но это не мешает мне поставить «решётку» (#) в этом тексте, если она понадобится. Я забыл название костей черепа, но они весьма неплохо мне служат.

Однако это — не возражение, это, как ни парадоксально, — подтверждение исходного тезиса: «кажется, нам не нужны слова для понимания слов».

Далее, вероятно, пойдёт поток совсем уж адского невежества, и я буду очень благодарен за литературу, в которой эти вопросы разбираются, но сейчас у меня создаётся ощущение, что в основе понимания [по крайней мере, части] слов лежит не семантическая конструкция, а некий непосредственный опыт.

Внутренняя форма слова — она «невербальна». И, что ещё хуже, не может быть до конца выражена вербально. Интуитивно кажется, что она вообще бесконечна, но тут уже вообще одни спекуляции.

Я не представляю себе, как можно объяснить слово «боль» человеку, который никогда её не испытывал.

Я допускаю, что у него сложится некое впечатление о боли, я даже могу поверить в то, что он сможет корректно оперировать этим словом («тебе больно?») и даже — до некоторой степени — стоящим за ним понятием («сейчас я его пну, ему будет больно, и он отстанет»).

Но будет ли это пониманием в полном смысле?

Об эротических и не очень фантазиях

Самой первой из осознанных подростковых фантазий у меня были не созревшие одноклассницы и не японки с осьминогами, нет. Самой первой штукой, которая меня действительно заводила, были грёзы о некоем приборе, который позволит мне «чувствовать восприятие другого человека», в данном случае — партнёрши. Без потери своего восприятия, параллельно с ним.

Видеть её своими глазами, позволить ей видеть себя (её, не меня) моими глазами, чувствовать, какой эмоциональный отклик она во мне вызывает, испытывать от этого наслаждение, выражать его, впитывать вторичные реакции на это выражение <…> замкнуть цикл положительной обратной связи, и когда напряжение станет почти пиковым, подключиться к её контуру восприятия, впитать результат этой рекурсии, чтобы обоим сгореть от перегрузки.

Трахаться при этом не обязательно. Достаточно некоторой «положительной симпатии» друг к другу в этом контексте, а дальше — дело техники.

Но это — уже подростковый период. А до этого, в детском саду я помню разочаровашку: я весь день донимал воспитетельниц и нянечек (детей я боялся и не общался с ними) вопросом о том, одинаково ли мы видим красный цвет.

То, что указание на предметы, являющиеся «красными» не означает того, что «внутри себя» мы видим один и тот же образ, было очевидным ещё тогда. А разочаровашка была в том, что ни мама, ни папа, да и вообще никто не смог мне внятно ответить на этот вопрос.

Я не про то, что в fMRI будут активированы сходные группы нейронов, не про то, что в хитром эксперименте я и другой человек поставим границы перехода одного цвета в другой примерно в одном месте раскрашенной градиентом ленты.

Я про то, как оно «проживается внутри» (да, «цвет» — субъективная штука, и именно этого и хочется: не перейти от субъективности к «объективности», а познать «иную субъективность»).

И, мне не стыдно сказать: я до сих пор не уверен, что у тебя, читатель, твой «красный» в голове не «выглядит» как мой «синий».

Я бы многое отдал за то, чтобы иметь возможность хоть ненадолго подключиться к чужому восприятию (включающее интроспекцию). Это — то самое «понять Другого»: такое желанное и такое неосуществимое. Если бы я писал письма Деду Морозу, там было бы именно это желание.

Так хочется разделить с кем-то «понимание» — не на уровне словарных построений и игр в семантику, а на уровне непосредственного субъективного восприятия!

Такие разные одинаковые слова

Ещё в школе я столкнулся с трудностями постижения такой, казалось бы, простой штуки как синонимы. Нам их представили, как «разные слова, имеющие одинаковое значение», и я никак не мог въехать, как это вообще возможно.

Тогда не было никаких интернетов, и учительница была для меня авторитетом (то, что учителя могут говорить откровенную ерунду, я понял несколько позже).

Но речь не об одном конкретном случае не совсем корректной попытки объяснения сложного явления тупой школоте, гораздо сильнее меня беспокоило тогда (и, чего греха таить, беспокоит и сейчас) то, что другие дети поняли, о чём идёт речь.

Т.е. они могли корректно выполнять задания по теме, они всячески сигнализировали мне о том, что материал, вообще говоря, лёгок для понимания, и это я туплю.

А я действительно туплю, до сих пор. В синонимическом ряду каждое слово тащит за собой контексты употребления и выглядит для меня абсолютно самобытным.

Т.е. я могу понять, что, например, «трахнуться», «переспать» и «заняться любовью» в какой-то степени означают «поучаствовать в соитии», но внутри это абсолютно и совершенно разные штуки, и найти в них что-то общее ничуть не проще, чем в паре «самолёт» и «понедельник» — можно, но зачем?

Проблема, конечно, не в синонимах. Любое слово тянет за собой кучу контекста. И хрен бы с ним — с контекстом употребления — его достаточно легко освоить («со сверстниками я «трахаюсь», но при взрослых — «занимаюсь любовью» или «сплю»).

Проблема в ассоциациях. Я не знаю, как у других (я очень сильно не уверен, у всех ли оно так), но лично мне приходится прилагать очень много усилий, чтобы выделить одно слово.

Когда я слышу «стул», в голове одновременно появляется куча другой фигни — «застолье», «напряжение», «власть», «расстройство» (кишечника), «консистенция», «дерево», «параллельность», «дождь», «Бродский», «лопата» — список будет слишком длинный, чтобы его приводить полностью.

И нужно оставить те, которые, как мне кажется, уместны в контексте данной конкретной коммуникации: например, «застолье» и «параллельность» из приведённого выше списка. Нейролептики нифига не упрощают задачу: да, ассоциаций будет под ними меньше, но и выбирать сложнее.

А у других, если я правильно понимаю, такого нет — для них «стул» в конкретной коммуникации имеет одно конкретное и «правильное» (блин, как они это делают?!) значение. Ну, или два-три.

Если я сильно ошибаюсь, и у всех такая фигня, значения заполоняют голову и их количество растёт с абсолютно безумной скоростью, дайте знать, сделаю апдейт своей модели окружающего мира.

Это «затопление контекстами и ассоциациями» выглядит ещё страшнее, если задуматься о том, что каждое ассоциированное слово порождает ещё один набор ассоциаций, а там — тоже слова, которые… Да, вы всё правильно поняли.

Очень много сил уходит на их фильтрацию. Да ладно, фиг бы с ней — с фильтрацией, элементарно запомнить это всё не так-то просто. Некая «внутренняя автоматика» берёт часть задачи на себя, и я не храню в осознании всю эту ужасную сеть связей, но я «чувствую», что она есть и плохо спрятана. Как грязная одежда, заброшенная под кровать: при беглом осмотре не видна, но запах чувствуется.

Это бы ещё полбеды: одно и то же слово может давать совершенно разные наборы ассоциаций. Например, «кот». Я не про омонимы и не про жаргонизмы (хотя уже тут непонятно, идет ли речь о самце домашней кошки, о воре, промышляющем весьма специфическим заработком или вообще об изображении одного или другого).

Если с омонимами всё ещё более-менее понятно (хотя нифига не понятно, но есть какая штука, которая позволяет довольно быстро получать ответы приемлемой точности без существенных затрат), то что делать с набором ассоциированных понятий и чувств?

Для кого-то «кот» — это «милый», «пушистый», «наглый» (в положительном ключе восприятия), «любимый» и «оберегаемый».

Для другого он может быть «мерзким», «заразным», «бесполезным», «отвратительным» и «вонючим».

И это только два из бесконечного количества возможных вариантов. Поэтому когда я говорю кому-то «у меня есть кот», я понятия не имею, передаю ли я ему на самом деле то, что хотел сказать, или у него возникает совершенно отличный от моего набор представлений.

Конечно, можно дать пояснения (об этом ниже), но как получить хоть немного уверенности в том, что эти пояснения донесут именно тот смысл, который я в них вкладываю?

Ещё хуже дела обстоят с письменной речью: помимо размытых и непонятных слов (кто хоть раз писал на нормальном формальном языке, поймёт мой ужас от языков естественных) есть ещё и знаки препинания.

Пресловутое «казнить нельзя помиловать» встало передо мной неразрешимой задачей и абсолютно взорвало мозг (это один из первых в жизни опытов расширения сознания за счёт сноса несущих стен): я бы никогда не додумался, что запятую можно поставить куда-то, кроме как после первого слова.

Мультик смотрел уже в довольно сознательном возрасте — мне было лет 14, но конструкция «казнить нельзя, помиловать» до сих пор представляется невообразимой.

Понять (и не простить)

Вот пишу я, пишу, а толку нет. Прям чувствую, херня получается. Что-то очень важное (для меня, у вас, разумеется, может быть иная оценка) хочу донести, а не выходит.

Передо мной огромный чан с желе, в руках — сетка-авоська. Я пытаюсь зачерпнуть побольше, у меня даже получается, но как только я пытаюсь вытащить сетку из чана, её содержимое под собственным весом вытекает обратно. В итоге — только к рукам липнет: гостям подать или самому полакомиться — нечем.

Очень хочется донести некий посыл, хочется понять, что меня поняли (см. выше, да). Но что если вербальная коммуникация — это не самый подходящий метод для реализации подобных целей.

В некоторых примитивных культурах для получения свойств другого существа нужно его съесть. Можно от этого отмахнуться, дескать, пережиток, но что-то подсказывает, что «понимания» в этом акте едва ли не больше, чем в корректной и содержательной дискуссии.

Общаясь словами, я могу получить от собеседника некую информацию (например, о том, как починить кран), но это совершенно не приблизит меня к желаемому «пониманию» (по-прежнему не готов дать нормальное определение).

Вот если его сожрать и магическим образом получить часть (или весь набор) каких-то его свойств, может, и субъективный опыт потребить получится.

Серьёзно, если я хорошо знаю того чувака и искренне верю в то, что поеданием его я заполучу себе каких-то его ништяков, то вполне возможно, субъективное ощущение после трапезы вполне себе приблизится к искомому «пониманию».

Есть ещё одно прикольное словечко на эту тему — «познать». Самый попсовый вариант употребления можно найти в Библии:

« Тогда как они развеселили сердца свои, вот, жители города, люди развратные, окружили дом, стучались в двери и говорили старику, хозяину дома: выведи человека, вошедшего в дом твой, мы познаем его. 23 Хозяин дома вышел к ним и сказал им: нет, братья мои, не делайте зла, когда человек сей вошел в дом мой, не делайте этого безумия; 24 вот у меня дочь девица, и у него наложница, выведу я их, смирите их и делайте с ними, что вам угодно; а с человеком сим не делайте этого безумия. 25 Но они не хотели слушать его. Тогда муж взял свою наложницу и вывел к ним на улицу. Они познали ее, и ругались над нею всю ночь до утра. И отпустили ее при появлении зари. 26 И пришла женщина пред появлением зари, и упала у дверей дома того человека, у которого был господин ее, и лежала до света» (Суд. 19:22-25).

Я знаю, что цитировать этот кусок без контекста, просто найдя в нём что-то про совокупление, — дурной тон, но всё же.

Не касаясь религиозных и нравственных вопросов, возьмём его (тоже слово с прекрасными ассоциативными связями) для иллюстрации того, что в нашей культуре есть определённые ассоциации между половым актом и познанием / сближением и всякой другой фигнёй, имеющей коннотации с искомым понимаем.

Т.е. собеседника можно не только съесть, но и выебать, ага. А можно — одновременно. Ну, ворарефилия там всякая, некрофагия, опять же.

И всё бы ничего, но если смотреть в эту сторону, то неизбежно придётся мириться с лезущими изо всех щелей, как тараканы на свет, ассоциациями с сексуальностью.

Это само по себе не слишком плохо, но «сбивает прицел» с чистого понимания в сторону интересного, но не являющегося целевым в данном случае контекста.

Я люблю тебя. Что бы это значило?

Однако поскольку до сюда никто не дочитает, сделаем сердечник трансформатора деревянным, в смысле — позволим себе немного отвлечься и зайти ещё и туда. Собственно, а зачем познавать / достигать понимания?

В основе (лично у меня) лежит, насколько я могу понять, жажда трансценденции, а, говоря проще, попытка вырваться за границы себя.

Но это, разумеется, не всё. Там есть и жажда чужого опыта, чужого видения, чужой рефлексии. На уровне, когда весь этот фарш из эмоций, ассоциаций, чувств, опыта, ошибок и заблуждений становится достоверным, т.е. своим.

Я могу сколько угодно врать себе о том, что «я готов принять любое мнение, лишь бы оно было достаточно обоснованным», но на деле есть «своё» и «чужое». Собственно, идея в том, чтобы: во-первых, сделать чужое своим, во-вторых, сделать своё чужим, в-третьих, уничтожив себя и Другого стереть грань между первым и вторым.

У меня есть только одно слово для описания всей жестокости и напряжённости как самого этого желания, так и для его последствий: любовь.

Да-да, то самое «любить-играть-работать». Не знаю, что имел ввиду Фрейд (у него не было про «играть», но не оно нас сейчас интересует), я могу видеть только перевод его слов, но не сам мыслительный процесс во всём его разнообразии, но я читаю здесь (немного зная Фрейда) не столько про способность к принятию и признанию ценности Другого, сколько про практическую реализацию влечений субъекта в [хотя бы относительно] приемлемой в данной культуре форме.

Каннибал-насильник, насколько я понимаю Фрейда, «любить» не способен. В том смысле, что он не может реализовать свою любовь так, чтобы не огрести кучу проблем. И Фрейд предлагает ему осознание и сублимацию. И психоанализ, конечно.

Лично мне такой эмпирический подход (у фрейдистов и КПТ-шников, ИМХО, сильно больше общего, чем они готовы признать) не близок. Для меня — разные вещи: способность испытывать влечение / желание и умение его реализовать в рамках физической конвенциональной реальности.

Наш условный и выдуманный маньяк-насильник-каннибал (не делайте так, я всеми лапками против нарушения закона!) любит свою жертву. Он просто достаточно честен с собой, с ней и с миром.

Я не знаю, как там оно у других, но для меня любовь — она вот такая и есть: стремление к полному признанию и слиянию, к познанию. А это невозможно без разрушения.

Только честность нашего выдуманного героя всё же недостаточна: он должен ещё и себя уничтожить в акте познания: он достаточно раскрывает жертву, но сам остаётся закрытым.

Это как секс в презервативе: вроде, латексное (полиуретановое или ещё какое) изделие технически надевает только один партнёр, но этот акт неизбежно становится «сексом с использованием барьерной контрацепции» для обоих (будем считать для простоты, что их там только двое) участников процесса.

Ты не можешь достичь слияния, если кто-то из «сливающихся» (например, ты сам) более закрыт, чем остальные. Вот и наш маньяк останется (и, на мой взгляд, это его принципиальное ограничение!) в своей фрустрации. Просто потому, что не догадался дать возможность жертве проделать с ним такие же сближающие манипуляции.

Я не хочу, чтобы этот текст был воспринят как оправдание насилию, нет. Насилие здесь — художественный образ, гротеск, не нужно делать ничего противозаконного!

Но в этом [выдуманном и заведомо утрированном] примере видно, что для меня (подчеркну, лично для меня) любовь — она ещё и про разрушение. Ты видишь в Другом не тело, не разум, я не знаю, что (что такое это самое «я», которое не тождественно Эго), «душу» (метафора, всего-лишь лучшее слово из тех, что я знаю).

Просто потому, что если ты её не видишь, это уже / ещё не любовь.

Ты видишь её в себе. И ты понимаешь, что, собственно, «ты» и «другой» — это лишь клетки, одиночные камеры, которые помешают. Их не должно быть.

С другой стороны, это не просто помещения. Можно сравнить их с хайтековой, нашпигованной реанимационной аппаратурой больничной палатой. Невозможно познать слияние, не вытащив из себя и Другого все эти трубки, датчики и чёрт-знает-что ещё.

Но если ты их вытащишь, ты убьёшь того, кто останется без этой аппаратной поддержки.

Именно поэтому матери калечат (психологически, а часто и физически) своих детей. Именно это пытаются отыграть BDSM-щики (всё же, обычно безуспешно).

И именно поэтому я не понимаю проблемы теодицеи в контексте фразы «Бог есть любовь». Ну, да [если он реально есть, и реально есть любовь, то] таким мир и должен быть — со смертями, страданиями и прочим «злом». Антагонист не нужен.

Я нифига не копенгаген в богословии, но слышал, что какие-то продвинутые чуваки отказывают Дьяволу в самобытии. Логично, чо. Вполне логично, он тут тупо бритвой Оккама вполне себе нормально срезается.

Но к чему я это всё?

«Любовь» — тоже одно из тех самых «простых слов» (я бы отнёс её к «простым абстракциям») по приведённой выше классификации. И опыт общения подсказывает, что многие люди понимают её совсем не так, как я.

А как? Ну, там что-то про не-жертвенное признание свободы Другого, про отсутствие симбиотичности.

Я понемногу начинаю замечать, что там тоже есть какое-то новое [для меня] содержание, но вся документация на зашифрованном китайском, и я, честно говоря, понятия не имею, о чём идёт речь.

Сейчас мне кажется, что это — красивая обманка, которая любовью не является, но зато помогает всем участникам процесса выжить и сохранить относительную адекватность. И это, наверное хорошо (ещё одно прикольное и сложное «простое» слово).

Однако такой подход исключает возможность «понимания» (в том виде, как я это себе представляю).

И тут возникает вопрос: а возможно ли вообще что-то понять, не разрушив. И шире — не разрушив и не восстановив.

Ребёнком я очень хотел разбирать игрушки, часы, отцовскую технику и людей. Мне не очень-то разрешали, и, наверное, поэтому я нифига не понимаю, как этот ваш окружающий мир (допустим, он действительно есть, и одинаков для нас всех) работает.

Я не верю в то, что способен понять что-то, не разрушив это предварительно. Нет, на каком-то уровне, описать, как чёрный ящик, конечно, могу (например, я не разбирал ноут, на котором набираю этот текст, но вполне себе его использую), но это не будет тем самым «пониманием».

А вот с лопатой есть ощущение гораздо большей близости. Я разбирал лопату, ломал лопату, даже изготавливал некие симулякры лопаты из подручных материалов. И лопата мне представляется гораздо более «понятной».

Кто-то может сказать, что ноут гораздо-гораздо сложнее лопаты. Да. Но, например, довольно похожий по степени сложности девайс — вилы — намного менее понятен.

Точнее, я его понимаю внутри себя через понимание лопаты. Это такая модифицированная лопата, а лопата…

Ну, да я опять отвлёкся. Мы же про «любовь». Не только к лопатам. Я могу принять точку зрения, согласно которой изложенное понимание этой штуки отличается от общепринятого. Вообще легко.

Я даже могу мимикрировать (до определённой степени) в «приличном обществе», если глубоко меня не копать, можно и не узнать, что там какая-то разница в понимании. Но я-то знаю, что она есть, и мне, блин, непонятно, откуда она там.

Кстати, ассоциация на тему: популярная в определённых уголках рунета фраза «ещё один всё понял», употребляемая обычно для указание некоей экзистенциальной безысходности, — она для меня про то же. Чтобы всё понять, надо это всё потерять (разрушить).

Я не знаю слов, которыми говорю или как правильно окхрегтировать теганату

Вот хоть убей, не могу выразить словами (ни простыми, ни сложными) то, что хочу сказать. Со стороны это может показаться проявлением типичной шизоидной витиеватости или даже шизофренических расплываний, но это не оно. Мне знакомы (о, боже, насколько это знакомо!) оба процесса, и я со всей ответственностью могу заявить: это не оно.

Я захожу с разных сторон, немного приоткрываю (как мне кажется) суть, и всё: слова закончились, дальше слишком много лишних контекстов, используемые понятия генерируют логику повествования и задают ограничения для выбора последующих, сам принцип работы речи противится выражению того невыразимого, о чём так сильно хочется сказать.

Отсюда и постоянный повторы (вплоть до буквального воспроизведения ранее озвученных тезисов и набор одних и тех же аналогий) в этом тексте — я просто пытаюсь взяться за слишком тяжёлый для меня камень с разных сторон, ожидая, что при определённом хвате смогу его поднять.

Слова предательски меняют значения на ходу, слипаются, как переваренные макароны, в уродливые кучи, переливаются, исчезают и возрождаются без какой-либо понятной закономерности.

У меня есть инструмент, который, вроде как, предназначен для решения задачи, но я понятия не имею, как им пользоваться, поэтому берусь, что-то делаю, выбрасываю заготовки и снова подхожу к задаче с неизбежным фейлом в результате. Но запал пока есть, на часах только полночь, а поэтому я попробую ещё несколько раз.

Представьте себе, что вы — повар. Не какой-то там гламурный шеф в дорогом ресторане, нет, обычный повар в совковой столовке, обучившийся в «фазанке» (интересно, употребляется ли это слово для обозначения ПТУ за пределами моей родной деревни?) своей профессии.

Однажды вы просыпаетесь в каком-то странном месте, где злые вооруженные люди требуют от вас (подкрепляя свои требования весьма болезненными тычками и затрещинами) сервировать стол.

«Ну, ОК,» — думаете вы, «сейчас сервирую, только не пинайте так сильно». Они грубо куда-то вас тащат, и пройдя по длинным тёмным коридорам, вы выходите в ярко освещённый ангар, посреди которого стоит стол с продуктами и готовыми блюдами в небольших кастрюльках, а рядом — причудливого вида экскаватор.

Да-да, именно экскаватор — с ковшом, колёсами и прочими атрибутами. Один из автоматчиков силов запихивает вас в кабину и требует: «Сервируй!».

«Они что, все там ёбнутые?» — думаете вы, но мощный удар в район поясницы прерывает ваши философские размышления.

Вы осматриваетесь. Вы роетесь в памяти. Вы знаете кое-что о сервировке, вы даже когда-то это делали и, более того, коллега из «Интуриста» рассказывал о том, как это делается в пафосных заведениях. Но, блядь, экскаватор!

Люди вокруг кричат, но не трогают вас. Дают сориентироваться. Вы замечаете на приборной панели толстенный талмуд. Инструкция. Вы читаете, окружающие ведут себя странно: не трогают вас, но из кабины не выпускают.

Осилив написанное, вы понимаете, что это просто охренительный экскаватор с какой-то абсолютно невообразимой точностью управления — 100500 степеней свободы у ковша, усилия дозируются до микроньютонов, а углы — так вообще можно нанорадианами изменять.

Но это всё равно экскаватор. Вы привыкли делать работу руками, а не экскаватором, даже самым лучшим!

Или нет, это лишь отчасти иллюстрирующая аналогия. Есть более подходящая.

Вы снова просыпаетесь, но на этот раз в совсем уж странном месте. Пустая комната, раскладушка, бутерброд и комплект чистой одежды. Первый этаж, окно. За окном — небольшие домики, дорога, автомобили курсируют, деревья цветут. Нет ни компа, ни книги, ни газеты, ни единой надписи.

Немного кружится голова, трудно сосредоточиться, но боли нет, руки-ноги на месте. Откуда-то доносится речь, вы опознаёте один голос как детский, другой — как женский. Диалог вполне обычен: ребёнок что-то выпрашивает у женщины (вы толком не слышете, что именно), она отказывает. Родная русская речь, только интонации странные, да словечки какие-то книжные.

Дверь не заперта, вы выходите на улицу. Охраны нет, никто не пытается вас остановить. Однако вы совсем не понимаете, как тут оказались, и не представляете, как вернуться домой. Пройдя несколько сот метров, вы находите среди прохожих женщину, которая кажется вам дружелюбной и приветливой.

Вы подходите к ней. «Здравствуйте, изви….». Женщина меняется в лице, поднимает истошный крик и убегает. Вы ничего не понимаете, откровенно тупите, пытаясь разобраться в этой ситуации, а вокруг вас собирается толпа физически крепких парней. Они никак на вас не реагируют, но находятся рядом.

«Привет, ребята, я…» — только и успеваете сказать вы, как эти люди набрасываются, бьют вас руками и ногами, сильно, но не слишком долго. После — расходятся по своим делам. За что, почему? У вас нет ответов.

Через неделю (и какое-то количество криков и тумаков) вы соображаете: в этом месте не принято здороваться. То, что вы считали вежливостью, пугает женщин (а они все почему-то молоды и привлекательны) и ужасно злит мужчин (и, как назло среди ни одного хиляка, с которым бы вы могли бы справиться).

«Ну, ок, не буду их приветствовать!» — решаете вы, подходите к первому попавшемуся дядьке в шортах, спрашиваете у него, что это вообще за место. Он всем видом показывает недовольство, но всё же отвечает.

Через несколько месяцев жизни в новом странном городке вы понимаете несколько вещей довольно отчётливо. Во-первых, никто понятия не имеет, где находится ваш родной Мусохранск. Хуже того, на картах его нет. Как и России. Как и привычной Евразии.

15 странных недо-континентов или пере-островов равномерно размазаны в водах мирового океана — это изображение вы видите и на футболках ребят в туристической экипировке, и на страницах школьных учебников, и на золочёных эмблемах зданий, охраняемых бдительными ребятами в униформе.

Но в комнате вашей тепло, бутерброды появляются с завидной регулярностью, постель явно кто-то меняет во время вашего отсутствия (вы слишком заняты мыслями о том, чтобы отсюда слинять, чтобы тратить время и силы на то, чтобы выяснить, кто и зачем это делает). У вас ничего не болит, о вашем питании кто-то заботится, на вас никто не нападает, если вы не пытаетесь с кем-то поздороваться.

Местные даже идут на контакт, только вот странная гримаса презрения и отвращения вас несколько смущает. Оправившись от первоначального шока, вы начинаете развивать в себе совершенно нехарактерную для вас наблюдательность.

Одним из первых «открытий чудных» для вас является то, что здесь люди, встретившись друг с другом начинают испускать странные, едва заметные лучи из ушей.

Потоки света сначала похожи на те, которые знакомы вам по школьным забавам с лазерными указками, но буквально через полсекунды они преобразуются в маленькие геометрические фигурки, причудливо пляшущие возле головы.

В разговоре с аборигенами вы выяснили, что это — такой местный обычай. Его несоблюдение остро порицается, а некоторые ошибки при выполнении вообще воспринимаются как оскорбление и святотатство.

Вы понятия не имеете, что нужно сделать, чтобы эти фигурки закрутились вокруг вашей головы, но вопрос этот явно неприличен: незнакомцы вместо ответа плюют вам в лицо и уходят («Тоже мне, оскорблённая невинность,» — проносится у вас в голове).

Через некоторое время, подслушивая других и читая по вечерам украденные из большого белого здания газеты, вы понимаете, что для появления светящихся фигурок нужно окхрегтировать теганату.

Какую такую теганату, вы понятия не имеете. Или это вообще Теганат. И ему нужно что-то окхрегтировать, чтобы он дал вам такую способность. Компа у вас нет, и непонятно, есть ли они тут вообще: смартфона или чего-то похожего вы ни разу не видели.

Вы даже были в библиотеке, вы даже взяли толковый словарь, в котором прочли: «окхрегтирование теганаты — процесс деполярицации ситцевых аутофагов при неразборчивости красных треников. Для успешного окхрегтирования требуется четыре деробраза и навык кормёжки правого носка».

Других сведений об этом странном процессе вы найти не можете (за исключением того, что эта странная конструкция — фразеологизм, отдельно входящие в него слова уже давно не употребляются, а об их возможном первоначальном значении ведутся ожесточённые споры в академическом сообществе), библиотекарь с нескрываемым презрением отправляет вас читать словарь, в котором «всё понятно, и других объяснений нет, отвалите уже от меня».

Как идиот (по своим представлениям), вы начинаете тестировать реальность, показывая случайным собеседникам свой носок. «Носок,» — говорят те из них, кто вообще соизволит с вами пообщаться. «Правый?» — спрашиваете вы. «Угу» — кивает абориген и поспешно убегает.

«Как его, блядь, кормить?» — негодуете вы. Снова словарь, странные определения, в которых знакомые вам слова собираются в совершенно непонятные конструкции. Вы забиваете на идею понять, что написано в этой странной книжке и ещё пристальнее присматриваетесь к окружающим.

Через полгода до вас доходит: если напрячь левый бицепс, быстро глянуть влево, подумать о молочном сэндвиче (и как вы только догадались, это было самое трудное!), а потом сосредоточить внимание на правом мизинце, у вас из ушей появляются лучи.

Дело начинает продвигаться, вы осваиваете простейшие навыки материализации фигурок (но круги, сволочи, не даются!) и даже учитесь их перемещать. Вы понятия не имеете, как и почему так происходит, но видите чёткую закономерность: делать нужно именно так, и если хотя бы в одном моменте ошибиться, лучи не появляются.

Вы пробуете протестировать свой навык на незнакомцах и очень удивляетесь разнообразию реакций: от заговорщического подмигивания до страха. Но презрительная мина, к которой вы привыкли за время своего пребывания здесь, практически перестала попадаться.

«Они увидели во мне человека!» — радостно думаете вы и продолжаете свои эксперименты. Время течёт незаметно, вы давно уже перестали считать дни, недели и месяцы. Ваша идея заменить привычное приветствие окхрегтированием теганаты вполне работает: у вас появились приятели, работа и даже подружка.

Вы видите, что (в целом) местные — вполне себе дружелюбны и даже хорошо к вам относятся, но некоторые вещи отказываются с вами обсуждать. При этом, однако, не прочь поговорить об этом между собой (непременно завершая разговор, как только обнаружат ваше присутствие).

Возможно это как-то связано с танцем чёртовых фигурок, которые, как оказалось, возникают не только при встрече, но и в других, гораздо более непонятных вам обстоятельствах.

У вас появляются деньги, вы можете оплатить учёбу, коллега намекает, что вам было бы неплохо пройти какой-то курс светского общения, и вы с радостью поступаете туда.

Усердно погрузившись в процесс, вы понимаете, что окхрегтирование теганаты — гораздо более сложный процесс, чем простое приветствие (теперь понятно, почему ваша подружка, сформировав зелёный прямоугольник, вопросительно на вас смотрела, и, услышав ваше «Что? Я тебя не понимаю» обиделась и три недели с вами не разговаривала).

Вы убили кучу времени и сил на изучение этого странного ритуала, получили красивую бумажку «с отличием», вас перестали бить и пугаться.

Однажды в неформальной беседе в курилке коллега пожаловался на то, что у его сына куда-то переехал учитель в школе, и они ищут нового, толсто намекая на то, что вы вполне можете попробовать устроиться на освободившееся место (зарплата выше, да и к «дому» ближе).

Вы с интересом идёте пообщаться с завучем, и узнаёте, что основная ваша обязанность — учить маленьких детей правильному окхрегтированию теганаты, но ваш сертификат вполне себе открывает для вас эту возможность. «Здесь нужны только начальные знания этого процесса, ваших навыков вполне достаточно, остальное они узнают в старших классах».

Вас взяли. Вы учите детей тому, чему вас научили на курсах («Нет-нет, Зиночка, если не напрягать левую руку, проявить красный ромб не получится!»).

Однако вы по-прежнему не знаете ответов на многие вопросы. Почему при похоронах нужно делать два круга полосатым квадратом («символ вечного соперничества», как вы это для себя поняли)?

Почему при соблазнении женщины, с которой у вас нет общего диктофона, следует показать бирюзовую трапецию («влечение») и фиолетовую пятиконечную звезду (кажется, это что-то среднее между отвращением и борьбой)?

И главное: что, это блядь, за носок и как его, мать вашу, кормить?!

Вот примерно так я себя и чувствую, пытаясь пользоваться словами. И это — пиздец (надеюсь, правильно употребил).

Да простит меня читатель за длинную и нудную аналогию, но я не представляю себе, как выразить то, что у меня происходит при попытках говорить с людьми.

Хотя, возможно, всё проще и это простое следствие слишком малой «начитанности».

Я не знаю, что такое «я»

Встречаются два бизнес-тренера.
– Как увеличить продажи?
– Могу рассказать.
– Рассказать я и сам могу, как увеличить??? (Анекдот)

Вот я тут пишу «я то», «я это», «мне так-то» и прочее, а что такое это самое «я»? Или кто это?

Конечно, можно пойти через функциональное определение — вот есть жирная тушка 35-лет от роду, которая изливает потоки графоманской фигни с претензией на рефлексию (как же банально я напрашиваюсь на комплименты!) в эти ваши интернеты.

Но таких тушек овердохуя, и для указания на один конкретный экземпляр вполне можно использовать местоимение «я»: оно достаточно привычное (никогда не видел, чтобы при его употреблении в обычных разговорах уровня «— Кто будет пиво? — Я!» были какие-то затыки) и короткое.

Однако есть одна проблема с подобным определением: оно неявным образом предполагает наличие внутри этой тушки некоего исключительного носителя субъектности (ну, или хотя бы отождествления всей тушки целиком с этим самым носителем).

Но у меня нет ощущения, присутствия такой исключительности. Вообще, моя языковая чуйка говорит, что правильнее употреблять «некоторая часть из нас» вместо «я», но это попахивает какой-то совсем уж странной хренью из области психиатрии (не то ДРИ, не то нарциссизмом), поэтому обычно я (ну, т.е. «некоторая часть из нас») стараюсь так не делать.

Но в данном опусе — хотя бы попытаться договориться о том, что же такое это самое «я» (или кто это такой) — важно, без этого всё будет совсем уж непонятно (ага, можно подумать, с этим будет, ну да ладно).

Начнём с того, что это самое «я» не отождествляется с привычным фрейдистским Эго — механизмом согласования желаемого с возможным. Нет, эта штука, разумеется, тоже есть, но она не проживается как нечто, наделённое достаточной субъектностью, чтобы носить имя «я».

И уж точно «я» — это не личность, не собирательное обобщение психических процессов. В существовании первой у меня вообще нет уверенности, а для того, чтобы говорить о второй, нужно иметь гораздо большую согласованность (или наоборот — раздробленность, как посмотреть).

Это самое «я», разумеется, нельзя валидировать объективными методами (объективизировать носителя субъектности, лол), его нельзя найти на МРТ и измерить линейкой. Конечно, в пору поднять вопрос о том, не означает ли это, что его вообще не существует.

Безусловно, означает, в конвенциональной «объективной реальности» этой штуки нет. Но текст — описание определённого подмножества личных переживаний (и некий месседж из мира субъективного), а там эта штука есть.

Что можно о ней сказать? Достаточно очевидными представляются два её свойства:

1. Она [в какой-то мере] самоосзнаёт(ся);
2. Ей больно.

Я — самоосознающая(ся) боль.

ХЗ, может, у меня депрессия, но когда я не нахожусь в одном из двух комфортных режимов («меня нет, есть функция» или «я — часть чего-то большего, я, блядь, космос!») и начинаю самоосознаваться в индивидуации, мне хреново.

Звучит не слишком эстетично (уж очень много подросткового пафоса, на мой вкус), но ничего лучшего предложить не могу. Остальное будет совсем уж оторванными от любого сколько-нибудь разумного субстрата спекуляциями.

Определение, откровенно говоря, плохое, пресловутое «двуногое животное без перьев» и то лучше, но уж какое есть.

Ассоциативный аппарат подсовывает слово «душа», но концепций души существует очень много, и ни одна из известных мне не отражает явления в достаточной степени и с достаточной точностью.

Это самое я — это некая, возможно, иллюзорная фигня, способная, тем не менее, к самоосознанию, и не тождественная ни «телу», ни «психике» (во всех известных мне значениях этих слов).

Это как водитель, сидящий в своей машине: со стороны других участников дорожного движения он может восприниматься как «вон тот красный минивэн», но он не является этим минивэном, хотя кому-то для целей прогнозирования или описания дорожной ситуации вполне может быть удобно такое отождествление («красный минивэн едет с превышением скоростных лимитов»).

Допустим, это не просто рандомный гражданин, а, например, военный или сотрудник силовых структур в специфический униформе.

Опять же для кого-то может быть удобно описание вида «краснопёрый на минивэне вообще охренел», здесь элементом атрибуции является уже не автомобиль, а детали обмундирования, и часто этого бывает достаточно, но тут всё равно нет указания на самого человека.

Вот так примерно и соотносится то «я» о котором я (минивэн) говорю: оно как бы «сидит внутри» (метафорически, не пространственно) психики, которая «сидит внутри» тушки.

Сидит и чувствует боль. Заебало его там сидеть.

Кстати, говоря про боль, я не плачусь (я люблю поныть и не вижу в этом ничего зазорного, но в данном случае речь не о том): наоборот, эта боль — основа самоосознания, без неё оно бы в жизни не поняло, что оно… э… вот просто так и оставлю: «что оно».

Вообще, у меня (в функциональном смысле, ну, как указатель на конкретную тушку) был опыт абсолютной потери ощущения субъектности. Это невозможно описать, т.к. все известные мне в моём языке конструкции для описания ощущений имплицитно в себя явно или неявно включают эту самую субъектность.

Даже если я скажу «Ох, жарко!», оно всё равно контекстуально подразумевает «Ох, мне жарко». А в этом опыте нет этого самого «мне» — просто жарко. Жарко как абсолютная всеобъемлющая категория: ей не нужно принадлежать кому-то или чему-то, быть где-то и т.д.

Снова не хватает «простых слов» для описания, а всякие «сложные» притянут слишком много ненужного.

Так вот, про боль. «Больно» в какой-то момент стало «мне больно» и отсюда родилось «я». И никак иначе оно родиться, пожалуй, и не могло. Как это произошло — мне неведомо (как неведомы мне подробности моего (в конвенциональном смысле) зачатия: просто не было ещё того, кто запомнил бы это).

Отчего же больно? Оттого, что я (то самое «я», о котором весь раздел) ощущаю эту отдельность как что-то жутко противоестественное и неправильное. Её не должно быть. И хочется это исправить. Ужасно хочется слиться с кем-то, кто не я.

Хочется, но нельзя. И снова графоманская аналогия (к тому же, повторяющаяся в рамках этого текста, но раскрыть её полностью уместнее здесь), т.к. других средств выразить это у меня просто нет.

Я проснулся в одиночной камере. Она странная, но каким-то образом я понимаю, что это — камера. Еду приносят и парашу уносят через маленькое окошко. Причём когда я не вижу. Утром я ставлю ведро возле окошечка, отворачиваюсь, закрываю глаза, жду какое-то время, а когда снова смотрю — его уже нет.

Если я не отвернусь, ведро не исчезнет, и будет стоять до следующего «окна». Поэтому я отворачиваюсь каждое утро.

По вечерам — аналогично: я не смотрю на окошечко, я изо всех сил стараюсь на него не смотреть, закрываю глаза, забиваюсь в угол, и если у меня это получается, появляется тарелка с едой.

Всё происходит абсолютно бесшумно, и если бы я был несколько более склонен к мистике, я бы решил, что еда появляется сама магическим образом. Но я объясняю это профессионализмом раздающего и хорошо смазанными запирающими механизмами.

Сижу я тут очень долго, но память хранит неявные воспоминания о том, что в мире есть не только я, но и другие (да, хотя бы тот же раздающий / убирающий, которого я лично никогда не видел).

У меня нет книг, у меня нет приборов, которые помогли бы его зафиксировать, увидеть, обнаружить, а когда я пытаюсь как-то его заметить глазами, просто ничего не происходит.

Моя паранойя говорит, что, наверное, есть скрытые камеры (камеры в камере, лол), но я их не вижу, я могу лишь предполагать. Но гипотеза о том, что эти самые другие есть, кажется очень достоверной. Нипачиму, я не могу этого объяснить рационально.

В камере, в общем-то, неплохо: физически я чувствую себя достаточно нормально, слишком сильно ничего не болит, еда есть, вода есть, отходы убирают.

Но мучает тотальный сенсорный и информационный голод: хочется поговорить, хочется видеть сменяющиеся картинки, хочется слышать разные звуки, а мысль о новых запахах просто сводит с ума.

Когда-то я пытался разрушить камеру, но «стены оказались несущими». Из трещин полилась холодная вода, и стало очевидно, что строение, в котором меня содержат, — оно под водой, и обитель моя — не только тюрьма, но и защита.

И если её разрушить, я умру. Просто физически — захлебнусь и замёрзну.

Но так хочется выйти, так хочется найти собрата по несчастью, вытащить его и в мгновенье перед смертью сказать ему: «Я вижу тебя! Ты есть!» и услышать то же самое в ответ.

И снова (и это проблема всех аналогий, ага) передать в полной мере ощущения не удалось.

Дело в том, что заключенные — не просто заключённые, они — пальцы. И камера — это не камеры, а перчатка, в которой палец (упоротый самоосознающий палец, именно так) чувствует лишь нитриловые стенки, он забыл, что он — вообще часть руки, и общие сети всяких нервов-капилляров и прочей фигни связывает его не только с соседним пальцем (пусть и опосредованно), но и вообще со всем организмом.

Но он не способен это ощутить, он об этом когда-то читал и слышал, но это не является для него «понятным» (см. выше), и он хочет прямого контакта с «другим пальцем» (как-будто это имеет какой-то больший смысл, чем их общая принадлежность одной руке).

Чем бы ни было это самое «я», оно хочет слияния с другим таким же. Или хотя бы близости, контакта.

Собственно, давайте будем честными: весь этот текст в значительной степени является обычной попыткой обратить на себя внимание, «докричаться». Мне довольно грустно это признавать, но это так.

При этом есть вот какая странная хрень: несмотря на то, что я тут ною и страдаю по поводу того, что мне хочется сближения, в реальной жизни я избегаю практически любого человеческого контакта за пределами собственной семьи.

На данный момент, если не брать Кристину, Нюфа и Кота (да, у меня теперь есть кот, надо будет о нём написать), всё моё общение укладывается в одну из трёх групп:

1. Работа. Тут всё понятно, я там — психолог, и должен работать в интересах клиента. Если я и показываю какие-то части себя, то продумываю, какой профит от этого будет клиенту, тщательно фильтрую и не перевешиваю на него свои проблемы: «Вот здесь у меня тоже рана, но это не твоя проблема: посмотри, как она заштопана, если хочешь, можешь сделать так же. Или не сделать». По крайней мере, стараюсь, чтобы это было так, привлекая при возникновении сложностей дополнительных специалистов.

Всё ОК, и я не жалуюсь (в данном случае действительно не жалуюсь, а не говорю о том, что не жалуюсь, чтобы вызвать больше жалости), просто этот формат исключает возможность быть замеченным. Это нормально и правильно в контексте того, что это, блин, работа, и я тут — функция (об этом ниже). Но это не снимает фрустрацию.

2. Всякие товарно-денежные отношения. «Дайте мне две булки хлеба и вон ту газировку» (да, в нашей деревне сохранились такие магазины). Здесь всё вообще прозрачно: две функции передают друг другу параметры / результаты, ничего личного. Комфортно, безопасно, но ту хуйню, о которой писал выше, удовлетворить в таком взаимодействии не получится.

3. Моя собственная терапия во всех формах и проявлениях. Смешно, но, осознавая, что я туда иду во многом из-за надежды получить право быть увиденным, я абсолютно не показываюсь. Казалось бы, где, если не тут, можно поговорить о морских свинорылых насекомоядных жирафах, но нет: я держу логику повествования и стараюсь выдавать готовые ответы / самостоятельно раскопанные инсайты («синдром удобного клиента»). Бесит.

Я не могу открыться в достаточной степени даже в безопасном терапевтическом сеттинге, и этот текст — моя первая серьезная попытка сделать это за очень долгое время.

Друзья мои

У меня никогда не было друзей, и я не очень-то знаю, что это такое. Единственный человек, который, как мне казалось, мог сломать шаблоны в этом смысле и заставил задуматься, а не дружим ли мы с ним, как выяснилось, просто втихую трахал мою партнёршу по моногамному (мне так казалось) союзу.

Это само по себе не плохо (по крайней мере, для них), но он знал, что (на тот момент) подобная конфигурация принесёт мне некоторый немалый уровень страданий (каким же мудаком я был(?)!), и нихрена не сделал, чтобы их смягчить.

Например, не предупредил меня о своих намерениях перед тем, как их реализовать, так мне было бы гораздо проще слиться из этого самого союза.

Это как-то не очень вязалось с моими тогдашними представлениями о дружбе, и я решил, что сама она есть несуществующая хуйня, после чего закрыл этот вопрос очень надолго (хочется сказать «навсегда», но я не умею предсказывать будущее).

И если любовь для меня немыслима без само- и взаиморазрушения (хотя, кажется, это мой личный пробел, но я пока не уверен, реально ли она такая и есть, или это лично я могу из всех её проявлений распознавать только такие), то с дружбой, вроде, такого быть не должно.

Так вот, друзей нет, но есть очень хорошие приятели, с которыми прошёл многое, которые выручали, и которым я готов помочь. Но это именно «готов помочь». «Понадоблюсь — пиши». В смысле, я понимаю, как решать проблемы такого человека или привлекать его к решению своих, но не понимаю, как «просто общаться».

Хочется бесцельного контакта, но это для меня примерно на уровне «хочется вилять хвостом» — я не имею ни малейшего понятия о том, что это, как это и надо ли оно мне вообще.

Более того, в жизни периодически попадаются какие-то люди, предлагающие это самое «просто общение», я, как и всякая истеричка, периодически кого-то к себе притягиваю, но от предложений взаимодействия упорно отказываюсь.

Это вообще ни разу не логично, но это так. И я не понимаю, с логикой у меня проблемы, или я просто не вижу какого-то важного пласта инфы о себе, других и мире, который бы всё объяснил.

Я как тот капризный ребёнок: зову маму, чтобы она пришла, и бью её совочком, когда она приходит. Пиздец мерзко от этого.

Но есть ещё одна поебень, которая меня реально начинает пугать. Некоторое время назад к нам в гости приехала подруга (хотя хз, правильно ли тут используется это слово, но пусть будет так) Кристины.

Так получилось, что мы пошли гулять втроём: я, Нюфыч и эта самая девушка. Через 20 минут прогулки я поймал себя на том, что пытаюсь её «психотерапевтировать», хотя никто меня об этом не просил. Та же хрень с какими-то контактами из прошлой жизни, которые порой всплывают.

Есть лишь один человек (за исключением Нюфа и Кристины, разумеется), с которым я могу поговорить вне рабочего контекста. Угадайте, о чём мы с ним беседуем? Правильно, о моей старой работе — обсуждаем всякое ИТ (на том уровне, который понятен мне, он далеко ушёл вперёд за эти годы). Я не знаю, что именно, но мне кажется, в этом есть что-то неправильное.

Поэтому я даже не могу самому себе внятно ответить на вопрос: «Ну, докричишься ты до соседней камеры, дальше-то что?». Единственный честный ответ, в котором я не сомневаюсь, звучит так: «Ничего. Спать дальше лягу».

Это крайне дерьмовое чувство, когда ты не можешь сказать, что Вселенная — мудак. Ведь главный (или даже «второе место») мудак — это я (и я хз, в каком смысле сюда следует впендюрить слово «я») сам.

Зайчики и солнышки

Однако сколь сильно бы я ни отрицал феномен дружбы, очевидно, некоторые люди считают, что она, дружба, действительно есть. Как и та самая заезженная и заебавшая всех «большая и чистая» (не-жертвенная и глубокая любовь).

Более того, я как человек внушаемый склонен верить, скорее, чужому мнению, высказываемому с достаточным напором, нежели собственным наблюдениям (глюки и конфабуляции отучают от лишней самоуверенности, если нет паранойи, конечно).

Блин, понимаю, что хоть и писал план повествования заранее, всё равно получается бессвязно и нескладно, ну да ладно: если кто-то осилит прочесть всю эту простыню (она очень сильно сокращена по сравнению с исходником в голове), он, я надеюсь, получит некоторое количество ассоциаций и контекстов, чтобы из них собрать нужный себе смысловой или эмоциональный конструктор.

Так вот, люди, кажется, умеют в близость. Или умеют внушать себе, что умеют в близость (что, ИМХО, функционально эквивалентно). Причём в близость долгосрочную. Не пиковое переживание, а именно как длительное (в месяцах или даже годах) взаимодействие.

Если предположить, что это реально так, то, наверное, у них есть для этого какие-то инструменты. И тут снова приходят на ум «простые слова».

Я никогда не понимал уменьшительно-ласкательных (бля, что за дурацкий термин, как можно одновременно уменьшать / умалять кого-то и ласкать его?, это какой-то нечестный BDSM — ничего не имею против честного BDSM-а, но сильно триггерит «BDSM исподтишка») прозвищ, коверкания имён, ритуалов дарения / поздравления и прочей хуеты, которая бывает между близкими людьми.

Ебучие цветы дарил один раз в жизни (а, не, сейчас вспомнил — два: первый раз учительнице в школе, второй раз однокурснице на попойке, дабы проверить теорию приятеля «дай цветок и водки, получишь секс», за оба раза очень стыдно).

Когда получил подарок на ДР в своих первых межполовых отношениях, устроил жуткий скандал и чуть не отпиздил знатно офигевшую от такого расклада пассию, хотя обычно я крайне мирное существо.

Был в моём опыте и опыт взаимодействия с «нормальной» (относительно, конечно) девушкой, которая однажды кинула с серьёзной миной и мощным эмоциональным посылом обиды / разочарования / тревоги мне предъяву: «Почему ты меня никак не называешь?!».

Я даже не сразу отдуплился на тему того, о чём она, блядь, вообще. «Ты ошибаешься» — сказал я ей, подразумевая, что в этой фразе «Ты» — указатель на неё (в отсутствии которых она меня упрекала), что сам синтаксис фразы её во всём убедит с первого раза.

Но вместо разрешения конфликта признанием «да, чувак, извини, ошиблась» я получил какие-то невнятные капризы и обиды в духе «ты не поймёшь» (бля, естественно не пойму, особенно если ты не потрудишься объяснить).

Речь шла о тех самых «солнышках», «котеньках» и, прости господи, «рыбоньках», как потом мне объяснили более сведущие в этом люди.

А они («рыбоньки», а не сведующие люди) меня всегда как-то необъяснимо бесили. Ну что это, скажите мне, за хуета?! Зачем? Не, я принял, что это некая система кодировки, смешанная с системой указателей (ебать в жопу того архитектора, который столь разные сущности в одну смешивает), я смирился с тем, что она есть, я научился брать из неё нужное мне (собственно, часть с указателями) и забил.

Такая же фигня, кстати, со всякими «Васеньками», «Анечками» и прочими «Дашульками». Василий, Анна, Дарья и не ебёт. Вообще, для меня наиболее комфортно обращаться к людям по их погонялу («кличке», прозвищу), если оно: a) есть; b) устраивает самого человека.

«Лысый», «Пердак», «Пятиха» или «Бобрик» — эти яркие и информативные указатели дают сведения либо о самом человеке, либо о том, как его воспринимают другие. Это удобно.

Второй по предпочтительности вариант — полное имя. Андрей, Сергей, Анатолий или Валентина. Ну, ОК — человека так назвали, если он не заморочился переименоваться (кстати, в моей выборке рекордсмены по переименованиям — Алёны, они либо в сабж из всяких Елен / Алин переименовываются, либо наоборот), значит его это устраивает.

Ебически получается со всякими Владиславами и Иннокентиями (длинно), но тут уж ничего не поделаешь: неизбежное зло, больше поводов подумать, нужен ли тебе этот человек настолько, чтобы тратить силы на произнесение его имени.

Недавно стал спокойнее относиться к «Андрюхам», «Серёгам» и «Аням» (сокращённые версии, без уменьшительно-ласкательного / уничижительно-пренебрежительного контекста). Сложно, но могу. Но «Виталики» или «Славики» очень парят.

А сейчас, вот, подумал: а почему они меня, собственно, так раздражают? Нет, серьёзно, с чего это меня вообще ебёт, как там другие люди между собой общаются? Они же не со мной общаются, а друг с другом. Не только половые партнёры, но и родители с детьми, бабушки с внуками и т.д.

Видимо, завидую чему-то.

И, кажется, есть у меня гипотеза, которая могла бы многое объяснить, доведись мне найти внятное её подтверждение. Возможно, это не просто указатели и прояснители контекста («если это — «рыбонька», значит, я её трахаю, пусть все знают»). Возможно, для более умеющих в социальность людей эти слова имеют ещё какой-то очень важный смысл. Я могу уловить его присутствие, но я не могу себе его сформулировать.

И далее. Возможно, этот смысл в том, что подобная хрень позволяет людям как-то не просто обозначать, а поддерживать близость. Т.е., вероятно, как это обычно и оказывается, мудаки не все вокруг, а только я.

Такую же функцию (удержание близости), видимо, имеют и всякие традиции дарения, регулярных созвонов и, возможно, даже такая сверх-непонятная шутка как «какдела».

Простые слова — совсем не просты. Надо в них разобраться.

Цвет настроения — синий

Дальше будет не просто ненаучная, а откровенно бредовая фигня, ну и ладно: текст этот о личном и субъективном, а не попытка описать ковенциональную реальность (если таковая, в смысле — реальность, вообще имеет место).

Большинство людей, с которыми мне доводилось общаться (лично или через книги / блоги) описывают процесс мышления двумя способами: либо через «мыслю словами», либо через «мыслю картинками» (визуальными образами), и это совсем не похоже на мой опыт. Некоторые говорят, что они вообще никак не мыслят (не чувствуют и не концептуализируют процесс мышления, сразу получают готовые слова для говорения).

Попробую хоть как-нибудь объяснить то, о чём говорю на примере обдумывания текста этого раздела. Для удобства можно выстроить некую последовательность изложения — она даже будет не просто логической, но и хронологической: от первых субъективно фиксируемых признаков наличия некоей мозговой деятельности в этом направлении до конкретных слов, которые вы можете читать.

1. Настроение. Это совсем неподходящее слово, которое не передаёт и близко того, как это переживается, но ничего более точного у меня для вас нет. Я не могу описать эту хрень вербально в знакомых мне категориях, даже иллюстрирующую аналогию подобрать не получается.

Давайте я попробую дать некие примерные ориентиры на тему «куда смотреть», а вы постараетесь что-то из этого понять. Первое — это чувство в ушах (да, процесс мышления я ощущаю, в основном, барабанными перепонками), которое бывает при наборе высоты в самолёте: то самое «уши закладывает».

Вот только при мышлении оно ощущается намного менее явно (вообще на грани восприятия, если на этом не фиксироваться, то и не заметишь, да и фиксироваться без долгих тренировок не очень-то получается).

И уши, они, как бы на расстоянии сантиметров 25-30 от головы. Т.е. ты (я — в данном случае) чувствуешь что-то очень трудноуловимое по бокам от головы, что немного похоже на заложенность в ушах (сами уши при этом ничего такого не испытывают). Это — один важный компонент.

Второй — это то чувство, которое бывает, за мгновение до испуга. Вот шёл ты по тёмной подворотне, никого не трогал, музыку в наушниках слушал и думал о своём. А потом — раз, и чувак с «предметом похожим на пистолет» тебе что-то такое недоброе кричит.

Страшно (ну, лично мне — было). Но если отмотать назад и честно вспомнить, как этот процесс разворачивался, то можно выделить некий миг, когда спокойствия уже не было, а страх ещё не пришёл.

Какая-то лёгкость в теле, кристальная трезвость восприятия, обрыв мыслей, полная пустота в голове на «картиночном» и «вербальном» уровнях (см. ниже).

Добавим к этому ощущения «ограниченного пространства возле головы». Вот если ты засунул голову в какую-нибудь тесную трубу, а потом закрыл глаза, ты не видишь стен этой трубы, ты не чувствуешь её стенок волосами, но ты ощущаешь её наличие (предположу, что выдыхаемый воздух как-то воздействует на волосы / кожу).

И последнее: физическое чувство ускорения / перегрузки. Как при взлёте самолёта, быстром ускорении в мощном автомобиле или на аттракционах. Только без вжатия в кресло, но остальное — похоже.

В эмоциях — некая смесь удивления, страдания и восторга.

И всё это очень коротко, очень быстро проходит. Получилось (перечитал) вообще не точно и не о том, но это — максимум того, что я могу из себя выжать (чукча не писатель).

2. Визуальные образы:

2.1. Картиночные абстракция. Особым образом скрученные градиенты и плоские геометрические фигуры. В данном случае — некая коричневая (типа как шерсть у Нюфа) фигня, похожая на то, как могла бы выглядеть сильно полинявшая и небрежно брошенная на каменистый участок поверхности груда ткани соответствующего цвета.

2.2. Рисованная конкретика. Лес из сильно потрёпанных перьев размером в три-четыре человеческих роста. Темно. Мокрая почва, явно чернозём. Поляна. На поляне озеро с какой-то очень грязной (но не чёрной, а коричнево-серой, как селевой поток) жидкостью. Из озера, ближе к левому берегу торчит огромный сосок, из которого фонтанирует та же жидкость с примесью красного и флуоресцирующего фиолетового.

При ближайшем рассмотрении мы видим, что у озера — лягушачьи лапы, и вообще это не озеро, а вход внутрь живого существа. Червяки размером с цыпленка с головами грифов бледного, как незагоревшая кожа, цвета танцуют вокруг озера. Всё это стилизовано под лубок.

Не просите объяснить, как всё (и первая версия картинки, и вторая) это связано с буквами на экране, я не знаю, просто попытка описать запомнившуюся часть кадра.

Тут фишка в том, что такие образы: a) не появляются у меня, если их не запросить отдельно (как, впрочем и вербальное представления, внутри вся обработка идёт на уровне этих самых «настроений», я её в слова перевожу только тогда, когда нужно с кем-то коммуницировать) и b) они вспыхивают и тут же уходят, я даже рассмотреть толком не успеваю.

Какой-нибудь упоротый аналитик найдёт тут какие-то смыслы, но для меня это просто та же мысль (настроение), просто сжатая с потерями.

3. Длинный вербальный уровень. Пока я думал о том, в какие конкретно слова всю эту херню перегнать, чтобы получился текст, который вы сейчас читаете, у меня в голове пронеслось сочинение на сотни килобайт чистого текста, но я его сюда писать не буду: слишком длинно, я тупо не запоминаю всю эту херню.

4. Короткий вербальный уровень: вы сейчас его читаете. То, что обычно по итогу выходит наружу.

Так вот, мысль (и смысл) у меня рождается в виде настроения, затем, если мне это зачем-то надо проходит визуальные стадии, разворачивается в длинный текст, сокращается и вылетает в речь.

Вот примерная картинка на ту же тему (не прямая аналогия, но общая идея — та же):

Если мысль предназначены для внутреннего потребления, она так и остаётся «настроением», для процессинга, не завязанного на внешние коммуникации, переводить её в вербальную форму мне, как правило, не требуется (сверку рассуждений с источниками я тоже отношу к внешней, пусть и опосредованной, коммуникации).

Субъективно ощущается снижения «количества смысла» при переходе на каждый последующий уровень. Я понятия не имею, как определить это самое количество иначе, как через отсылку к ещё одной необъяснимой сущности: пониманию. На уровне «настроения» его больше всего, на коротком вербальном уровне его почти не остаётся.

Зато при движении «снизу вверх» возрастает как социальная приемлемость (даже этот текст выглядит намного менее ебанутым и упоротым, чем описание «настроений», которые в него вложены, по крайней мере, мой социальный измеритель даёт такие показания), а также вероятность того, что информация будет хоть как-то декодирована реципиентом.

Парадоксально, но очень немногие люди способны воспринимать смысл в чистом виде (я, например, к таковым не отношусь, я могу процессить и генерировать эти штуки внутри себя, но практически никогда не умею с достаточной полнотой воспринимать чужие смыслы на уровне «настроений» и часто скатываюсь в нижележащие уровни).

Для меня это крайне удивительно: ведь чем ниже уровень, тем меньше в нём информации, и тем выше цена ошибки (если ты проебал один камень из огромной кучи щебня — не страшно, а если у тебя их было всего два, то это уже серьёзно).

Но по какой-то пока(?) непонятной мне причине коммуникация между людьми в большинстве случаев строится на самом примитивном уровне. Типа, у нас есть оптика, но трафик мы будем пересылать почтовыми голубями. Хотя тут неполная аналогия, речь не просто о снижении скорости, а о потери смысла (большей его части): мы будем носить воду в авоськах, а банки и цистерны будут стоять рядом, их нельзя юзать.

Люди — странные.

Вот взять, например, название раздела. Я никогда не слышал вынесенного в заглавие трека (до сего момента, сейчас прочёл текст и промотал несколько сэмплов звука), но я откуда-то знаю о нём (либо в мемасиках видел отсылку, либо мельком в такси слышал фразу, либо ещё где).

Т.е. контекст не просто видоизменяет восприятие, он его формирует. И, возможно, если бы этого странного (ниасилил, в чём его прикол) трека не было, я бы не пришёл к довольно эффективной (на мой взгляд) метафоре процессов в своём организме через слово «настроение».

Ещё раз: трек популярного исполнителя, которого я (в общем случае) не слушаю ввиду общей неэстетичности (ну, субъективно, конечно) был полезен для меня ещё до того, как я с ним ознакомился. Вот она, сила контекстов и неявной коммуникации.

А у нас она отбрасывается и не используется. По-любому должен быть какой-то компенсаторный механизм, который это фиксит. Подозреваю в этом качестве «понимание простых слов». Но, возможно, это просто паранойя.

Паранойя и понимание

Пока гулял с Нюфом и думал о том, как бы ещё попробовать объяснить разницу между в различной степени воплощённой мыслью, прислушался к своим ощущениям и вспомнил, на что они похожи.

Зарождающаяся мысль похожа на паранойю. Я имею ввиду в большей степени физическое ощущение (в теле), но и в эмоциях много общего можно найти, если посмотреть за страх.

У меня есть некоторый опыт средне-хардкорной паранойи: телефон на предмет поиска жучков ЦРУ / КГБ я никогда не разбирал, но по району с гаечным ключом (чтобы отбиваться от отца) бегал.

Вспомнил сейчас один факт, который, если верны мои модели социального восприятия, может показаться кому-то забавным: за время своих первых отношений (которые продлились почти 9 лет) я ни разу не брал свою партнёршу за руку в общественных местах (хотя в самом этом акте для меня есть некий смысл): боялся, что отец меня заметит (он сидит в каждом проезжающем автомобиле) и будет пытать / убивать за это.

Так вот, небольшой инсайтец (лично для меня): то, что я испытываю во время появления мысли, очень похоже на начало параной. Только в десятки раз слабее: когда мыслишь, очень трудно сосредоточиться на ощущениях, любой малейший шум отвлекает, внимание спрыгивает с ощущения на само содержание мысли.

При паранойе кроет достаточно сильно, это сложно не заметить. Попробую использовать эту штуку для того, чтобы детектить паранойю (критика-то, как показывает практика, не всегда есть). Идея эта совершенно новая для меня, и я её не проверял, поэтому рассуждать о реализуемости и эффективности не стану.

И вторая мысль по этому поводу: паранойя — она как боль: неприятна и в ряде случаев опасна, но полезна. «У меня болит живот так-то и там-то» — мне эта фраза не скажет ничего (и уж точно вы не получите от меня какого-то профита, озвучив мне это), а врач (например) может многое по этому понять и даже помочь вам (ну, жизнь спасти или ещё что-то в этом роде).

Нужно стать для самого себя таким «врачом». Если моя догадка верна, и паранойя на мысль похожа не в силу случайного совпадения / бага детекторов и/или интерпретации сигналов, а потому, что в ней тупо больше смысла, чем в моей среднестатистической мысли, то, обнаружив этот смысл я могу получить некий профит (не знаю пока, в чём он).

В принципе, мысль-то не новая, психоаналитики давно уже этим занимаются, но сейчас у меня увеличилось количество понимания этой идеи (что бы это ни означало).

Паранойя (для меня) — это некая форма воплощения внутренней психической жизни.

Кошмар воплощения

Как и всякое другое воплощение, она убивает бесконечное количество возможностей.

Вообще, мысль не новая (мне она пришла впервые, если верить воспоминаниям о той ночи, где-то в конце начальной школы, но более продвинутым детям, уверен, это очевидно раньше) и, вероятно, даже не моя (скорее всего, я её так же неосознанно украл из общекультурного контекста, как и синий цвет настроения), но от этого не менее актуальная для меня лично.

Собственно, истинный кошмар — это не разрушение, это не смерть; настоящий ужас — это рождение и созидание (если, конечно, оставаться в бинарной системе восприятия, где эти штуки не одно и то же).

Вот взять, например, меня. Возможно, из атомов, кварков или ещё какой мелкой фигни, входящих в состав моего тела, можно было бы состряпать прекрасную эльфийку с сиськами нужного размера, достаточно большую грибницу (и ещё на удобрения бы осталось), средних размеров нюфа с запасом корма на какое-то время или оптовую партию прикольных веществ (я, разумеется, про лекарства, удобрения или протеиновый порошок, а вы о чём подумали?).

Но этого всего уже нет. Оно могло бы быть, но его — нет. НЕТ. Я лежал в своей комнате, дверь была не заперта, я видел отсветы лампочки из коридора, пришел отец: это значит, что шевелиться и дышать нельзя, я закрываю глаза, чтобы не палиться, что не сплю, текут слёзы (тогда я ещё не разучился плакать).

Этого всего нет. Бесконечного количества прекрасных миров, в которых есть что-то более правильное и достойное, — их нет. Они могли бы быть, но, сука, их нет! Из-за того, что есть я.

Это — пиздец.

Воплощение убивает потенции (конечно тогда я это формулировал иначе, но сейчас остановлюсь на такой фразе). Мысль не моя, но я её, по своим субъективным ощущениям, понимаю.

И ещё раз о понимании

У меня самого складывается впечатление, что этот текст — сборник противоречий. Форма не сходится с сутью, тезисы не просто не согласованы, они, кажется, подобраны по принципу «сделать так, чтобы ни один из них не стыковался с каким-либо другим».

Сначала о форме: изначально я хотел писать с использованием максимального количества «простых слов» — ради тренировки и тестирования себя (насколько сильно я их в действительности не понимаю).

В идеале должно было получиться что-то вроде рассказов Бианки, которые я читал в детстве. Просто зацените, если кто забыл:

«Молодая ворона ходила по берегу реки, разыскивала себе среди камешков пропитание.
Ничего хорошего ей не попадалось — одни дохлые, высохшие рачки да рыбки.
Вдруг видит: на песке у самой воды лежит крупная двустворчатая раковина-беззубка. В этих раковинах превосходные, на вороний вкус, слизняки, вроде знаменитых у людей устриц: такие слизкие, прохладные, аппетитненькие… Одна беда: укупорка — первый сорт. Раковина толстая, гладкая, крепкая. Створки её плотно сомкнуты — что на замке.»

Всё чётко, конкретно, по делу. Как в магазине: «Мне литр Пупкинского, пожалуйста». Ничего лишнего. Но в то же время и эмоции переданы (причём ни одна не названа напрямую, но видно, что они там есть, и даже можно понять, какие именно), и настроение (в общеупотребительном значении этого слова) передаётся. Довольно абстрактные штуки выражены через максимально конкретные понятия.

Действительно крутое искусство — оно как раз про это: выразить абстракции наиболее высокого уровня через максимально конкретные понятия (или вообще без них, насколько это возможно, да ещё и так, чтобы сам факт «выражения» чего-то был незаметен).

Для меня топовое искусство — это не Берлиоз, Рубенс, Босх, Магритт или Бродский. Лучшее из того, что я знаю, это рисунки совсем маленьких детей, животных и шизофреников.

Я не про работы супер-одарённых гениальных маленьких Моцартов, не про изображения, которые делают дрессированные звери, и не про психоделически концептуальные картины из «ШизАрта» (они клёвые, но не топовые).

Я про «каляки-маляки» (хм, понятное, но при этом «простое» слово, вообще не думал, что эти два качества сочетаются). Вот посмотрите, какую прекрасную фигню нагуглил:

Это же ровно то, о чём я говорю: предельная абстракция выделения объекта из фона / среды, это про границы («где заканчивается кошка и начинается комната»), про принципиально и непременно возникающие при именовании чего-либо искажения. И всё это выражено корявыми ломаными линиями (несовершенная моторика маленького человека прекрасно передаёт несовершенство когнитивного аппарата его более взрослых собратьев).

Кстати, в детстве я ужасно не любил Бианки. Это сейчас ценой неимоверных когнитивных усилий я могу разглядеть в этом отрывке какие-то дополнительные смыслы, а тогда моё восприятие сократило бы его до «ворона была голодной, но еды не было», и меня люто бомбило от того, почему бы так и не написать.

Я не видел тут тонкой игры смыслов: здесь автор, говоря о вороне, вызывает собственный опыт читателя, воскрешает его воспоминания о фрустрациях (не обязательно пищевых). Несмотря на то, что у нас нет данных о том, как субъективно переживают вороны подобные ситуации, мы, читатели, по задумке автора начинает «вкладывать» в вымышленную птицу свои собственные эмоции, сопереживать ей.

Сопереживая, мы как бы сближаемся с ней (с выдуманной птицей, ага), мы можем, глядя на буквы на экране испытывать эмоции, которые были бы уместны при общении с достаточно близким существом (обычно — человеком).

Мы не просто наблюдаем за вороной, мы проживаем опыт этой вороны, мы на основании собственного ограниченного опыта получаем новый, который, по идее, получить не можем. Это же чистой воды волшебство!

Если завтра Машиах придёт ко мне в гости на чай, я не так удивлюсь, как поражаюсь способности художников (в расширенной трактовке) делать доступными идеи путём манипуляций с предметами.

Я ничего этого, разумеется, не замечал и не переживал. Для меня это было просто «нудной книжкой, в которой странный дядька пишет слишком много лишних слов».

Наверное, дело в том, что текст рассчитан на людей, которые понимают слова, из которых он составлен на гораздо более высоком уровне, чем был способен я. Хотел бы я научиться так изъясняться!

Но пока у меня выходит только какая-то смесь речи первокурсника-заучки и гопника. «Ёбанные абстракции» — вот лучший пример того, что у меня получается, когда я пытаюсь в нормальную речь.

Экспрессивная обсценная лексика хороша тем, что ёмко и в предсказуемых рамках контейнирует эмоции.

Абстрактные понятия из различных областей науки / философии хороши тем, что представляют собой удобные плейсхолдеры для описания общих закономерностей.

Сочетая эти два слоя языка, мы можем сконструировать костыль, который позволяет не отказываться от привычного стиля мышления, но при этом как-то оперировать в эмоциональном поле с некоторой ненулевой вероятностью понимания со стороны других людей.

Так проще, да. Но цель-то не в этом. Цель — освоить «простые слова». А для этого их надо понять, а с этим проблемы.

Как уже писал выше, полностью определить «понимание» у меня не получится, но я попробую дать ещё один возможный взгляд на эту проблему.

Если принять гипотезу о том, что вообще люди мыслят если не «настроениями», о которых я писал, то чем-то похожим, что не является речью в прямом смысле, то «понимание» можно как-то соотнести с построением в голове собеседника примерно равного (а точнее, не меньшего, большего — можно) количества смыслов.

Пытаясь как-то сузить определение, не упустив слишком уж большого количества важного в нём, я пришел к следующей формулировке: для того, чтобы считать, что собеседник тебя понял, необходимо выполнение трёх условий:

1. У него в голове сформировалась некая штука, которая по своей форме соответствует принятому там виду существования мыслей (например, в моём случае — «настроение»). Она не обязана ни по форме, ни по внутреннему наполнению совпадать с твоей, но она должна быть — на наиболее наполненном уровне.

Здесь надо сделать пояснение: я довольно часто воспринимаю информацию на вербальном уровне, я даже могу генерировать некоторые выводы или преобразования исходного набора тезисов, валидность которых подтвердит как сам донор этого набора, так и (в ряде случаев) совсем уж непричастные люди.

Но далеко не все воспринятые слова генерируют «настроения», а если они не генерируются, я не считаю это пониманием.

Я могу оперировать полученной информацией примерно на том же уровне, что среднестатистический семиклассник решает тригонометрические задачи: его надрочили операциями преобразования синусов-косинусов и манипуляциями секансами-косекансами, но он не видит за ними физического, геометрического, символического и кучи других смысловых слоёв (надеюсь, это только мой опыт с семиклассниками такой, и это локальная проблема нашей деревенской школы).

Так вот, я могу оперировать в рамках неких формальных правил вывода, но я никогда не сгенерирую новых правил, не изменю существующих, не придумаю удобных сокращений и т.д. Это не понимание.

2. Эта штука позволяет ему генерировать надмножество (или просто совпадающее множество) ассоциаций (по отношению к множеству ассоциаций говорящего).

Тут довольно мутно, поскольку я не знаю, конечно ли вообще потенциальное множество ассоциаций или нет, но смысл в том, что если я сказал «стул», и могу из этого вытащить как мебель, так и фекалии (хотя в контексте разговора первый, а вторые контекстом не подразумеваются), то при понимании собеседник должен иметь возможности вытащить те же ассоциации.

Т.е. если я говорю «Вася, проходи, садись, вот тебе удобный стул», а Вася не знает, что слово «стул» имеет совсем иное значение в других контекстах, он меня не понимает. Хотя на поведенческом уровне он сделает именно то, о чём я его попросил.

Тут есть забавная штуковина: понимание реципиента может быть выше моего собственного: например, если я скажу о музыкальном инструменте «Какой прекрасный баян», и Вася воспринять эту часть, а также отсылку к заезженной шутке (которая есть и в моём восприятии), и (дополнительно) увидеть там некий наркоманский слой ассоциаций («баян» — это ещё и «шприц» в среде наркопотребителей), которого не видел я, то Вася поймёт сказанное мной лучше, чем я сам.

3. Эта штука позволяет ему генерировать надмножество (включая совпадающее по отношению к моему собственному) [пара]логических цепочек.

Сколько я ни общался бы с самыми разными людьми, сколько бы ни читал книг, я не видел примеров, чтобы люди в повседневных ситуациях (научные работы и экзамены по логике в ВУЗах — не в счёт, да и там не всё так однозначно) использовали логику (а не паралогику).

Обычно речь идет максимум об относительно непротиворечивых рационализациях иррациональных верований или желаний.

И это нормально, и это — ценно. И это — часть понимания.

Но как же на практике добиться выполнения (или максимизации степени выполнения, если быть точным) этих условий?

Очевидно, что простая отсылка к синонимам, которую часто используют люди, понимающие «простые слова» работает далеко не всегда. «Желание — это когда ты чего-то хочешь» — фраза, которая для меня совершенно не вносит никакого дополнительного понимания.

Определить «простые слова» через «сложные» как правило тоже не получается. Такой попыткой мне видится математика («один» — одно из самых простых и потому непонятных лично мне вне контекста конкретно заданного раздела математики слово).

Она меня очень радует, т.к. даёт чувство сопричастности (огромное количество не самых глупых людей заморочены чем-то схожим с тем, что интересует меня самого).

Она же меня крайне огорчает (по крайне мере, те её разделы, с которыми я имел счастье ознакомиться), поскольку от [известной мне] математики до понятного описания простых слов — как до Луны пешком.

То же и с философией, да и теологию — туда же. Возможно (вероятнее всего), сказывается моё собственное невежество, и сильно более умные, чем я сам, люди уже давно нашли интересующие меня решения, и я буду охуенно благодарен за прямую ссылку на мануал с ответами, но то, что я видел, оно крайне далеко от того, чего бы мне хотелось получить.

Поэтому мы пойдём другим путём. У математиков есть такая прикольная штука — Busy Beaver Game (нерды, умеющие в максимально пошлый юмор, — няши: ведь beaver — не только «бобёр», но и «вагина»).

Нам сейчас не слишком важно для наших целей знать досконально, что это такое (достаточно подходящее для неспециалиста описание есть по ссылке), нам важно, что есть фигня, которая растёт быстрее ставшей модной на волне коронопаники экспоненты.

Нам этот трудолюбивый грызун нужен лишь для того, чтобы под рукой было нечто, иллюстрирующее очень быстрый рост. Если обозначить бобра в виде привычной по средней школе записи, то получим:

BB(2) = 6
BB(3) = 14
BB(4) = 107
BB(5) = 47 176 870
BB(6) = 7.4 × 10^36534 (это читается как «7.4 умножить на 10<и дальше ещё 36534 нулей>»)
Для BB(7) точное значение неизвестно, но есть оценка: S(7) > Σ(7) > 10^10^10^10^18705352[6]

Теперь, кажется, наглядно можно пояснить под тем, что я имею в виду под «очень быстрым ростом».

Так вот, когда мы пытаемся объяснить какое-то слово, мы используем другие слова. К огромному количеству контекстов самого слова мы добавляем ещё большее количество новых контекстов, которые тянут за собой слова, используемые для объяснения исходного.

А если среди них много непонятных (а при объяснении «простых слов» человеку, который их изначально не понимает, обычно так и происходит), то процесс может разворачиваться если не в бесконечные, то в очень длинные цепочки.

Обозначим звёздочкой «непонятные» мне слова и попробуем показать начало такой цепочки (там, где она разветвляется, берём для отображения лишь одну ветку, но помним, что параллельно есть ещё куча других):

Вася — хороший* человек;
Хороший — это тот, с кем приятно*;
Приятно — это то, что тебе нравится*;
Нравится — это когда тебе* с чем-то лучше*, чем без этого;

И так далее. Я не умею в визуализацию, но в голове у меня выстроилось очень длинное и ветвистое дерево, и это с условием, что я старался избегать непонятных слов, насколько это возможно.

Не думаю, что этот «словарно-википедийный» способ, при котором объясняется каждое «непонятное» слово вообще пригоден к использованию в действительно сложных случаях. Он хорош, когда у собеседников есть различное, но сопоставимое понимание предмета (например, человек, понимающий слово «лучше» остановится уже на четвёртом шаге).

Но там, где недоступен весь класс, такая фигня не прокатит, нужно что-то другое. Я очень долго думал по поводу двух утверждений, которые мне кажутся верными:

1. Я не понимаю «простых слов» в полной мере, но моё понимание не является совсем уж нулевым.

2. Значит, есть какой-то способ добиться этого понимания, не опираясь на него же ни на одном шаге алгоритма (т.е. не через словарь).

Не знаю, откуда это высказывание изначально, мне оно попалось, если не ошибаюсь, в «Рождении трагедии» Ницше, где оно приписывается Геллерту, но это и не важно, оно крутое, независимо от происхождения:

«Кому Бог отказал в уме, Тот на примерах понимает».

Перцептрон тоже может ничего не знать о параболах, но на примерах вполне неплохо надрочиться её прогнозировать (в заданных пределах и с заданной точностью, конечно, границы применимости — святое).

Но более наглядной мне, как обычно, представляется аналогия: представьте, что у вас есть очень большой (сколь угодно большой) набор разноцветных прозрачных очень бледно окрашенных самоклеящихся пластин (такие тоненькие совсем немного цветные квадратики) и белый стол.

Если вы наклеете один такой квадратик на поверхность стола, его будет очень трудно заметить (он же прозрачен, а окраска совсем слабая).

Но если вы определённым образом будете наклеивать 100500 таких квадратиков с наложением друг на друга, то со временем вы можете как добиться довольно заметного пятна на столе (простейший случай, когда квадратики одного цвета наклеиваются строго друг на друга), так и появления некоторых довольно сложных узоров и рисунков (если наложение сделать правильным образом).

Ни один из квадратиков не будет содержать этот узор в себе, ни одного не будет достаточно для формирования узора, и даже большого количества может быть недостаточно. Но если взять их реально много и уложить правильно, вполне можно добиться относительно приемлемого результата.

Такая же фигня с примерами и объяснениями. Пример не эквивалентен корректному определению и не даёт понимания. Но большое количество правильно приведённых примеров (особенно если их перемешивать с объяснениями) будут тащить за собой гигантское количество контекстов (в голове воспринимающего), и на пересечении этих контекстов может образоваться искомое понимание.

Постепенно узор начнёт проступать. Да, неудобно, да требует большого количества затрат, да, результат не идеален (все три критерия таким методом вряд ли можно удовлетворить), но, пожалуйста, люди, пользуйтесь хотя бы таким примитивным способом, если других ни у меня (точно), ни у вас (предположительно) нет!

Порой мне кажется, что люди не объясняют таким способом значения «простых слов» не потому, что они злые гады (привет, паранойя), а потому, что для них непредставимо само состояние непонимания этого всего.

И есть наивная надежда, что если как-то им объяснить, что тебе это непонятно, некоторые из них потратят какое-то количество своих усилий (я не прошу делать это бесплатно и вообще в ущерб себе), чтобы со своей стороны объяснить мне какое-то количество «простых слов» так, чтобы я их понял. Тогда и «словарный метод», вероятно, заработает.

Просветление

На одном слишком специфическом, чтобы давать здесь ссылку, форуме мне попалась фраза: «Просветлённый — это тот, кто знает о том, что он просветлён». Забьём пока, что буддистская традиция, вроде как, не говорит о «просветлении» (там, насколько я знаю, речь идёт о «пробуждении»).

Интересна сама идея о том, что некое состояние более высокой осознанности может быть достигнуто простым пониманием того, что оно достигнуто, и более того, что это понимание — необходимое и достаточное условие его достижения, мне очень близка.

Я бы даже упростил этот тезис ещё сильнее: «Просветлённый — это тот, кто знает хоть что-то» или, если утилитарно, «Просветлённый — это тот, кто в полной мере понимает хоть одно слово». Это не обязательно должно быть слово «просветление» или даже «пробуждение», это может быть «снег» или «рожь» или «тетраграмматон».

С самого появления проблесков сознания меня завораживала речь. Это всё на ту же тему: почему, какая магия происходит, когда я шевелю губами, а другой делает то, чего мне хочется? Почему эта магия происходит не всегда? Почему он иногда делает не совсем то, но говорит, что делает именно и строго то, что мне нужно?

Вы говорите, что чудес не бывает, и магии не существует?! Так вот же она, берите, ешьте ложками!

Попытки поговорить об этом с другими детьми и / или родителями имели настолько негативный эффект, что вернуться к разговору я решился только сейчас. И то не уверен, что реально решусь выложить это в общий доступ: слишком уж живым ощущается полученный тогда негативный опыт.

Я не понимаю, как это может не захватывать и не затягивать. У меня есть одна гипотеза: возможно, у людей есть какой-то «орган смысла», которого нет у меня. Например, я могу управлять телом, вот, например, сейчас по кнопкам попадаю, но это не означает, что я смогу запрограммировать манипулятор на слепую десятипальцевую (предположим, что конструкция манипулятора в какой-то достаточно большой степени повторяет человеческие руки) печать.

Но мой мозжечок (или кто там в тушке за это отвечает, давно не гуглил актуальное по теме) вполне себе с этим справляется. Этот слой скрыт от меня, я его не чувствую, это некий сервис: я говорю ему: «Напиши слово «слон»!», и вижу, как оно появляется на экране. Но понятия не имею, как оно там возникло.

Возможно, есть какая-то система, вытаскивающая смысл из «простых слов» в автоматическом режиме, и лично у меня она либо не работает вообще (что вряд ли), либо работает некорректно (что вероятнее).

Не могу это как-то проверить и доказать достаточно убедительно для самого себя, но предположении о существовании «органа смысла» у человеков (и о его сломанности у себя лично) мне кажется наименее эзотерическим и упоротым из всех объяснений, которые мне приходят на ум.

Банан велик, а кожура ещё больше

Эту (или близкую по смыслу) цитату обычно приводят в контексте байки, суть которой в следующем: чувак упоролся чем-то, ему в голову пришла мысль, которую он считал, по меньшей мере, гениальной.

Он забыл её, когда протрезвел, поэтому решил повторить опыт. Достигнув соответствующего состояния, она записал свои соображения и отрубился. Протрезвев, он обнаружил бумажку, содержащую вынесенную в заголовок раздела фраза.

Обычно это приводится в качестве демонстрации нескольких тезисов:

1. Превосходство эмпирического, основанного на перекрёстных и / или экспериментальных валидациях и фальсифицируемости метода познания;

2. Багов в системе субъективных оценок важности того или иного опыта / переживания;

3. В качестве контраргумента всяким Лилли, Лири и Грофам по вопросам влияния наркотиков / психоделиков на мозг (дескать, смотри, какую хрень генерит даже умный человек под всякой фигнёй).

Не оспаривая самих тезисов, предлагаю взглянуть на вопрос под другим углом. Наркотик здесь особого значения не имеет, сходный результат можно (при желании) получить и другими способами: в камере сенсорной депривации, с помощью сочетания экстремальных диет с физнагрузками (не повторяйте без присмотра врача), в психозе, наконец, просто во сне.

Обычно в рунете эту байку (возможно, это и реальный случай, лень гуглить, нам достоверность не принципиальна) подают как некую демонстрацию того, что «то, что казалось важным в изменёнке, оказалось абсолютной ерундой при трезвом анализе».

Но что если это не так? Что если это была действительно гениальная (ну, или, по крайней мере, субъективно значимая для самого чувака) мысль, но при перекодировке в вербальную форму большая часть смысла была утеряна?

Можете обвинить меня в СПГС, но, блядь, я вижу тут кучу смыслов: это и про соотношение конечных величин, и про относительность впечатлений / объектов (возможно, релятивизма здесь больше, чем в преобразованиях Лоренца и всех работах постмодернистов вместе взятых), и про постижение «простого слова» «сравнение» и идея о том, что на n-1 мерной поверхности, заточившей в себе n-мерное пространство, можно разместить имеющуюся в нём информацию, и…

Впрочем, ошибка тут, на мой взгляд, весьма возможно, присутствует не в самой фразе, а в попытках интерпретировать символ буквально.

Не, можно, конечно, и в картине увидеть «не очень свежие сиськи», и в поэме прочесть «совпадающие окончания», и в музыке слышать «умца-умца, тыд-дыдыц», да и в формуле квадратного уравнения увидеть недописанное слово «хуй» («x» и «y» там есть, а всё остальное — для отвода глаз), и в храме целовать «деревянное изображение пересечения перпендикулярных отрезков».

Можно, но зачем?

Конвенциональное мышление высоко ценит символы, но только те из них, которые санкционировано (большинством, авторитетом) считать таковыми. Любое не-буквальное прочтение вне разрешенного белого списка объявляется либо труЪ-хардкор-андеграундом (это если повезёт), либо бредом и шизой (если нет).

Ничего не имею против честного научного (или не очень) скептицизма, очень прикольная штука, сам порой пользуюсь, но заебало лицемерие.

И «простые слова» часто становятся его оружием: если ты не понимаешь «простых слов», с тобой что-то не так. Нет, мы тебе не объясним, даже если ты попросишь, мы просто будем, скрывая это, отделять тебя от группы «своих», скрывать секреты взаимодействия, чтобы у тебя никогда не появился шаг их узнать.

«Если ты этого не понимаешь, тебе уже бесполезно объяснять» — эту фразу в том или ином виде я слышал много раз практически в каждом своём социальном окружении (есть у меня традиция менять его практически полностью время от времени).

А я хочу понять. И для этого (в том числе) пишу этот текст: я показываю им свою открытость, свою готовность трудиться, демонстрирую свою намерение и даже некоторую способность что-то делать самостоятельно (я не халявщик, мне не надо всего готовенького, я и сам задрочиться могу), принятие неведомого (это как подпись на пустом бланке дарственной поставить).

Я иду навстречу. Не гоните меня, пожалуйста.

Даже если я действительно не способен понять, я хочу, чтобы вы мне объясняли. Это позволит ощутить себя человеком.

Есть два…

Нет, не стула. Типа людей — те, кто таки понимает простые слова, и те, кто может их объяснить (здесь — стандартный disclaimer о том, что это моё субъективное суждение, пруфов на которое дать не могу).

Не знаю, почему так, но интуитивно кажется, что существует некая фундаментальная причина, по которой те, кто их понимает, не умеет в объяснение, а те, кто может в объяснение, никогда их не поймут (себя, если что, отношу ко второй категории).

Я представляю себе это примерно так: человек, способный понимать «простые слова», — он их понимает, и, соответственно, строит своё объяснение с привлечением других понятий из этой категории («ну, любовь — это когда тебе с человеком хорошо» — охуеть. Блять, объяснил так объяснил!).

Он просто не чувствует, что вместо прояснения сути некоего явления или объекта наматывает тысячи непонятных контекстов и со сверхсветовой скоростью увеличивает для собеседника сложность дискуссии.

С другой стороны, те, кто простые слова не понимает, за свою жизнь обычно неплохо надрачиваются в объяснения и некую полумагическую чуйку относительно того, каких терминов и понятий следует избегать, строя свои объяснительные цепочки.

Для меня это не просто праздный теоретический вопрос: эта фигня имеет непосредственное отношение ко мне на уровне целеполагания. Мне хочется понимать простые слова, но если я лишусь возможности объяснять (не только их, а вообще), то не факт, что буду доволен сделкой по обмену одного на другое.

Мне это несколько напоминает ситуацию с депрессией. Когда ты в депрессии, фраза «мне чёт хуёво» имеет сильно больше смысла, чем когда нет, ты её понимаешь (безо всяких кавычек).

Но объяснить не можешь: она не определяется перечислениями вроде «с работы уволили, кошка не постирана, пельмени протухли» — они важны, они являются частью твоего ощущения, но ёбучая эмерджентность не позволяет тебе выразить его через любимую многими декомпозицию.

Когда мы разрежем крыску (ребёнка, лягушку или ещё какое существо), даже если мы это сделаем круто и по мануалам, у нас будет набор органокомплексов, тканей, жидкостей и мусора, но это не будет исходной крыской. И, что хуже всего, мы не можем собрать её обратно, операция односторонняя.

Это к вопросу о любви. Если единственно понятная мне «разрушающая любовь» — такая же, то это и вправду я ошибаюсь, и нужно искать новые версии этой штуки.

С другой стороны, когда ты выходишь из депрессии, у тебя появляются внятные объяснения («экзистенциальное переживание одиночества, помноженное на осознание неудовлетворимости голода по любви, — вот, что со мной было»), но фраза «всё хуёво», которой ты сам описывал своё же собственное состояние несколькими месяцами ранее, теряет для тебя большую своего внутреннего содержимого, ты перестаёшь её по-настоящему понимать.

Да, она имеет какие-то значения, да ты помнишь, что они были и, возможно, даже можешь воскресить какие-то вербальные формулировки или даже прорваться на уровень визуальной конкретики, но «настроения»… нет, они потеряны навсегда.

Меня не понимают

Я тут пишу о сложностях в понимании, и замечаю, что имплицитно включаю в рассуждения тезис о том, что я не понимаю людей. Но в другую сторону оно работает точно так же. Я вполне осознаю, что моя речь может быть такой же лишённой внутреннего содержания для других, как и для меня «простые слова» или рассказы Бианки из детства.

И это тоже началось далеко не вчера. В детстве у меня была фишка: я использовал все доступные поверхности, включая школьные парты (помню даже не обиду или страх, а искреннее непонимание, когда учительница в первый раз ругала меня за это) для того, чтобы писать на них.

Нет, не стандартное слово из трёх букв, не имена героев мультиков или комиксов и прочее, что там обычно пишут дети. Я писал псевдо-иероглифы.

Не зная ни одного языка с иероглифической письменностью (никогда не изучал модный в наших краях китайский), я старательно выводил «закорючки», которые (по субъективному восприятию) были похожи на тексты, которые я видел на товарах из Поднебесной.

Это был мой выдуманный язык. Если бы меня попросили дать его формальное описание, я бы не смог. Но для меня в этих полотнах смысла было намного больше, чем в детских книгах, школьных учебниках или газетах, которые читали взрослые.

Целые миры, населённые разными цивилизациями, находящимися между собой в сложных отношениях (торговля, война, политические интриги) были в этих колонках непонятных никому, кроме меня символов.

Я очень хотел поделиться этими мирами с мамой, но она либо ругала меня, когда я рассказывал о том, как кошачья цивилизация поступает с пленными рыбами, чтобы получить секрет дыхания под водой (насколько я могу восстановить в памяти события, претензия была за слишком сильную, по мнению мамы, жестокость: «Просто убей их», но мне надо не убить, мне нужно узнать сведения, мама, как ты не понимаешь?), либо просто переключала разговор на бытовые темы.

О, это стыдливое переключение на «более нормальные контексты!». Это источник, пожалуй, самой сильной обиды в моей жизни. «Давай не будем об этом!» — тысячи раз слышал я уже и во взрослом возрасте.

И каждый раз мозг заботливо восстанавливал контекст: я пытаюсь объяснить кому-то из взрослых женщин (мужчин я всегда боялся и считал недоговороспособными) перепетии и сложности подготовки церемонии прожарки жертвенного блюда главного праздника планеты Ферлянг или невыразимо щемящее чувство недоступности чужого восприятия красного цвета, а в ответ получал какое-то пугливое «Вот тебе кашка, поешь, маленький!».

А не хочу кашки! Я хочу поговорить! Нет, не мультики, не фломастеры и не почитать книжку. П-О-Г-О-В-О-Р-И-Т-Ь! Для меня это важно. Но в ответ — какая-то странная забота с примесью чего-то непонятного мне тогда, но совершенно рвущего все доступные контексты.

Я не понимал обеспокоенности взрослых, которые вкрадчиво спрашивали, глядя на мои закодированные в символах эпохальные галактические сражения, о том, что это такое.

Я с удовольствием бы дал почитать свои письмена кому-нибудь нестрашному (людей, которые не пугали бы меня, было мало, но они были), но вместо содержательного обсуждения или простой заинтересованности я стал ловить странную, совершенно непонятную для меня тогда реакцию отстранения и какой-то боязливой брезгливости.

Так смотрят «нормальные обыватели» на душевнобольных.

Лет с восьми я стал очень сильно стесняться своих «текстовых полотен»: я не мог себе объяснить, почему, но они постепенно стали ощущаться чем-то запретным, стыдным и неправильным.

Похожее чувство многие описывают по отношению к наготе.

Мне было сложно, но я подавил в себе эту фишку, и сейчас уже не могу воскресить её, хотя чисто из практического интереса это можно было бы сделать: любопытны две вещи: a) смог бы я уже с имеющимися знаниями разработать (хотя бы для себя) некую систему кодировок, которая позволяла бы фиксировать «настроения» с меньшими потерями, чем принятая у нас в культуре письменность и b) как скоро бы меня посадили на нейролептики, если бы это удалось.

Это была очень классная штука, на которой можно было ловить эффект «Матрицы» (помните сцену, где герой смотрит на зелёные символы и видит блондинку в красном?). Но она утеряна, кажется, навсегда.

Потом была школа. Пока не начал бухать, имел конфликт с учительницей истории, которая заставляла меня учить по нескольку десятков страниц учебника наизусть, проверяя каждое слово.

Делала она это в наказание за отказ предоставлять ей своё тело «погреться» — в школе было достаточно холодно, градусов 12-14, и она использовала мальчишек, чтобы «согреть руки» — запускала их под слои одежды и стояла так довольно долго, это была «забавная игра», в которую я никак не мог въехать и со всей прямотой объявил этой извращенке, что «переебу», если хоть раз полезет ко мне с этой хуйнёй.

Так вот, никто ко мне не прикасался, но текста приходилось запоминать сильно больше, чем я был физически способен.

Там и воскресла на короткое время моя «иероглифическая» система: она была крайне удобна для написания шпаргалок: набор странно расположенный чёрточек и закорючек полностью восстанавливал перед глазами испачканные чернилами и ещё неизвестно чем странички учебника, и я просто нагло читал с этой картинки.

Потом был %РКН% и запои, запои и %РКН%. Не уверен, что именно они выбили из меня эту способность, но в универе мне уже пришлось заучивать материал традиционным (и таким неэффективным!) способом зубрёжки. Снимки прочитанных книг уже нельзя было вызвать произвольно усилием воли, какими бы стимулами я ни пытался пользоваться для активации этой способности.

Я и сейчас могу воскресить картинки того, что когда-то читал, но текст и картинки нечёткие (это похоже на попытку читать на большом расстоянии при наличии близорукости), и я не могу разобрать, что там написано или нарисовано.

Ёбанная уравниловка! Даже сейчас, когда я «условно никому ничего не должен» я не могу разрешить себе подумать над реализацией индивидуально эффективной системы кодирования информации, ведь если это кто-то увидит, я не смогу доказать (если спалят в процессе продумывания и тестирования, когда система ещё не работает, и я не смогу с её помощью процитировать кусок «Войны и мира» по памяти, чтобы убедить скептиков), что это всё имеет смысл и «вообще не шиза».

Я хотел бы заплакать, но этот скилл тоже утерян (примерно в тот же период). Кажется, на этом этапе начинает доходить, зачем я всё это пишу: это же как «Письма Внутреннему Ребёнку» (они меня совершенно не торкают, но популярны у психологов разных направлений). Судя по эмоциональной буре, которая разворачивается внутри, когда я набираю эти буквы, оно может быть достаточно терапевтично.

Боже, как же я хочу, чтобы это кто-то прочитал и понял! Если бы за деньги можно было вернуться в прошлое и поговорить с мамой о проблемах красного цвета, я бы стал самым богатым человеком на планете и спустил бы на это всё своё состояние.

Но это всё мелочи по сравнению с социальными взаимодействиями. Вот уж где тотальное непонимание. Про то, как я задрачивался в теорию юмора, чтобы иметь возможность генерировать условно-приемлемые шутки, я уже, кажется, писал.

Но там было проще: достаточно быстро я понял, что в большинстве случаев юмор строится либо на смешении контекстов, которое нужно сделать достаточно неожиданным (см. анекдоты про Штирлица), либо нужно сгенерить сильное несоответствие между формой и содержанием (например, няшная девочка с косичками, рассуждающая о мировом геноциде вполне может показаться комичной немалому количеству людей).

Основа юмора, который мне понятен (уверен, есть и другой, но с ним сложнее) — лёгкий когнитивный диссонанс с ненавязчивым предложением выхода из парадокса. Выход должен быть оформлен достаточно тонко: нельзя давать его явным образом (эффект комичности пропадёт), нельзя его совсем не дать (тогда шутка будет непонятна).

Признаюсь честно, не юмор был главной проблемой. Основная сложность — близкие отношения. Баги есть вне зависимости от конкретного характера взаимодействия, но обычно «близость» у людей ассоциируется с [меж]половым сексуальным взаимодействием, поэтому буду иллюстрировать на нём.

Вступив в первые «отношения», я довольно быстро стал получать от партнёрши обратную связь, намекающую (почему бы не сказать об этом явно?!) на мою неадекватность. Тогда я по наивности списал это на колоссальную разницу в опыте, но сейчас понимаю, что дело не в этом.

«Я с тобой чувствую себя, как бабочка, которую препарируют под микроскопом!» — однажды заявила она мне.

«Да, да! Так и есть!» — радостно подхватил я и начал увлечённо развивать аналогию. Но осёкся, увидев, что она плачет.

Я до сих пор по-настоящему не понимаю причину этих слёз. Ведь я хотел её понять, разобраться в деталях, как там внутри всё устроено, постичь всё разнообразие психической жизни Другого.

Подобных инцидентов было ещё много, с разными людьми. Я не могу внятно себе объяснить, почему оно так происходит. Самое внятное, что я слышал на эту тему — тезис о том, что я в эти моменты не даю эмоциональной связи, но, блин, эмоций в таких ситуаций у меня хватит на среднего размера театральную труппу!

И я, блин, их выражаю! Но, видимо, они закодированы так, что большинству людей непонятны.

Для себя я просто запомнил на уровне правила: если контрагент утверждает, что смешиваются когнитивный и эмоциональный контексты восприятия, нужно остановиться. Что бы ты ни делал, как бы это ни было круто, правильно, полезно и здорово, остановись! Людям больно от этого!

Во имя всего святого, ради тех хороших чувств, которые у тебя есть к этому человеку, остановись! Ты не поймёшь, почему и как, но если не остановишься, сделаешь ему больно.

А мне именно этого (смешать контексты, а не сделать больно) бы и хотелось: это же гораздо бóльшая близость.

Я могу объяснить свою позицию: у нас есть несколько каналов передачи информации друг другу — мы можем говорить (это очень широкий канал, который логически делится на достаточно независимые части, которые можно воспринимать как несколько «суб-каналов»), издавать звуки, выделять жидкости (а это две дополнительные модальности восприятия — вкус и обоняние), иметь текстуру и использовать позы / жесты.

Каналы не просто разной пропускной способности, они в принципе не являются полностью взаимозаменяемыми: некоторые вещи можно передать жестом, но нельзя выразить словами, некоторые — наоборот (и т.д.). И если мы отказываемся от какого-то [суб-]канала передачи информации, мы необратимо теряем в предельно возможном (технически) объёме передаваемых данных.

И «холодные рассуждения в близости», если только все участники способны к этому, — это средство сближения, а не отстранения.

Но попытки объяснить это обычно оканчивались для меня провалом, и я оставил их (эта — первая серьёзная за много лет).

Со временем я выработал набор адаптационных механизмов. Думаю, если меня вскрыть, в черепушке можно будет найти (фигурально, конечно) очень длинную таблицу вида «Если A, то B (исключает C, но допускает D и E); прим.: почему — хз, просто запомнить и выполнять».

Именно благодаря ней я и могу (хочется верить, что могу) не палиться в достаточно большом количестве социальных ситуаций. «С детьми до 7 лет нельзя говорить о сексе и наркотиках, но про рок-н-ролл иногда (см. правило 666) — можно», «если тебя поздравили, и тебе есть смысл поддерживать контакт с человеком, скажи спасибо», «входя в помещение, сними шапку» и т.п.

Эти правила позволяют получать от других необходимые услуги и достаточную лояльность (когда система была не такой обширной, всё было гораздо хуже, вплоть до вполне себе физически ощущаемых пиздюлей).

Но они, как и всякое описание if-then-else, лишены гибкости и довольно сложно апдейтятся. Кроме того, таблица большая и требует много сил на обслуживание, хотя погружение в псих*-дисциплины позволило замутить довольно много оптимизаций, тут не отнять.

Здесь есть один неприятный для меня парадокс: часто приходит обратная связь вида «ну, ты же, вроде адекватный, но про X не догадался» (иногда в несколько модифицированном виде: «Ты же, вроде, адекватный, не может быть, чтобы ты не догадался про X, ты злонамеренно этого не сделал!»).

Т.е. использование таблицы формирует некий набор [достаточно высокоуровневых] ожиданий, а когда они не сбываются, люди применяют санкции.

Я стараюсь открыто говорить в коммуникации, когда не понимаю, но проблема, видимо, в том, как я это делаю: контрагенты чаще всего не понимают, что я их не понимаю. И не верят. И видят в моих действиях злой умысел. А параноик почему-то я.

Некоторое время назад моя тушка лежала на диване, а сам я был… впрочем, нет, категории пространства (пусть даже и метафорического) сюда не подходят, об этом нельзя сказать «где».

Неважно, как я туда попал — считайте это результатом депривации сна, погружения в сенсорную камеру, обмазывания религиозной литературой или манифестом шизы, мне пофиг. Важно — что это было.

Вселенная дружелюбно открывала свои тайны, всё было понятно. Мне хотелось поделиться этим, и я искал слова. Но получалось что-то вроде пресловутого «большого банана»: сама структура языка острым ножом срезала и сбрасывала в глубины бессознательного большую часть смыслов.

Мне очень хотелось, чтобы меня поняли. Я (в физическом мире) встал, подошёл к Нюфу и попытался сформулировать хоть что-то из того, что было мне доступно в этот момент. Единственная фраза, которая хоть немного отражала происходящее: «Всё просто».

«Всё просто,» — прошептал я Нюфу. «Нюф-нюф,» — ответил мне Нюф и ткнулся в нейронные связи своей мокрой мягкой и нежной мордой.

Я дёрнул Бога за бороду, и он почему-то решил войти в меня (надеюсь, читатель понимает наш с ним негласный договор о том, чтобы воспринимать это как метафору, избегая буквального прочтения).

Мозг пронзали бесконечные смыслы, тело трясло, хотелось плакать, смеяться, беситься, разрушать, созидать, познавать и забывать, рождаться и умирать бесконечное количество раз.

«Всё просто». Но как же непросто это объяснить. В ту ночь, кажется, Нюф меня понял.

И это был контакт. Да, с существом другого вида, да, использующим совсем другие модели реальности, но, кажется, он меня понял.

Но, как бы круто это ни было, это не было пониманием «простых слов», о котором этот текст. Кажется, Нюф считал напрямую «настроение» прямо из связей и сигналов между нейронами.

Таблица приемлемых метафор

Отвлекусь немного от фундаментальных вопросов [не]возможности понимания и от простых слов. Попробую поделиться неким практически применимым инструментом — нет, не понимания — но генерации иллюзии его наличия, может, пригодится кому.

Я заметил (по обратной связи, получаемой во взаимодействии), что одной из самых мощных вещей в человеческом взаимодействии является смешение несоседствующих в ассоциативном пространстве контекстов.

Если взять соседствующие, это будет «банально». Если взять слишком далёкие — «шизофренично». А вот если попасть в «умеренно отдалённые» — можно и за умного сойти.

Банальность обычно не так вредит взаимодействию, как использование слишком далёких контекстов (хотя бывают и исключения, конечно).

Кроме того, следует учитывать, что есть некие стандартные протоколы смешения с прописанными алгоритмами или даже готовые клише. Их использование квалифицируется как «приемлемая банальность».

«Твои глаза — как бездонное море» — пример такого стандартного, санкционированного смешения. Глаза — орган, море — водоём, они достаточно далеко друг от друга, но кто-то когда-то санкционировал такое сравнение, и теперь за него не назовут шизиком.

«Твои глаза — как глаза коровы» — скорее всего, будет воспринято как банальность, но всякие прилагательные со сходным смыслом типа «волоокого» или конструкции вроде «вола, исполненного очей» — это ОК в большом количестве случаев. Почему они ОК? Мне кажется, здесь ценится игра per se: если играть не с расстоянием между контекстами, а с формой, тоже может прокатить.

«Твои глаза — как юриспунденция» — вот здесь уже может быть перебор (хотя, блин, что в этом странного: это номинация по признаку «зоркости» — похвала одному из важнейших качеств зрительного органа через сравнение с социально приемлемой(!) установкой на благость всевидящего ока правосудия).

«Твои глаза — как плоскость» — пример неправильного использования, в общем-то легитимной отсылки к такому конвенционально приемлемому свойству глаз как «бесконечность».

Оба объекта [хотя бы метафорически] обладают этим свойством, и выражение одного через другой прокатывает в случае с морем (которое, вообще говоря, далеко не бездонное, впрочем, как и глаза), но не прокатывает с гораздо более подходящей для этого плоскостью.

Я давно пришёл к выводу о том, что это нельзя понять. Но нужно использовать. Поэтому в голове теперь есть некая таблица расстояний между разными контекстами.

И даже деление «признаков предмета» на «главные», «латентные» и «второстепенные», принятое в патопсихологии, нифига не помогает: номинация обусловлена исторически и не имеет понятной [мне] внутренней логики.

Украду пример из Википедии:

в разных языках одно и то же явление может быть названо на основе выделения различных признаков, ср. рус. портной от порты ‘одежда’, нем. Schneider от schneiden ‘резать’, болг. шивач от шия ‘шить’.

Так какой признак реально «главный» у портного? Подобен ли портной костюму («одежда»), разбойнику («режет») или иголке («шьёт»)?

Да, анализ ассоциаций помогает определить наличие у человека нарушений восприятия контекста того социума, в котором он живёт, а они коррелируют с наличием патологических процессов в психике (наверное), но нигде я не видел ни одной попытки описать алгоритм отделения «корректных» (социально приемлемых) от «некорретных» ассоциаций.

Однажды на какой-то пьянке некая девушка стала очень настойчиво напрашиваться на комплименты. «Почему бы не дать человеку того, что ему нужно?» — подумал я и сказал: «Одна твоя грудь имеет почти правильную форму».

Теперь я знаю, что так говорить нельзя (на самом деле, правило там более сложное: «не следует использовать геометрические понятия для описания частей тела женщины вне медицинского, изобразительного или иного «технического» контекста; прим.: можно для целей юмора»).

Нейролептики не помогают решить проблему. Не отрицая их ценности и полезности «вообще» (они мне очень помогли и, уверен, не один раз ещё помогут в будущем), скажу, что конкретно эту проблему они не убирают (а жаль, я очень на них надеялся).

Они не делают ассоциативные цепочки «правильными», они их тупо укорачивают. Вернее, даже не всегда совсем необратимо укорачивают, как правило, ты можешь простраивать ассоциации между чем угодно, но дальше некоторого оставшегося нетронутым набора это делать трудно (тяжело, выматывает и требует много усилий).

Попробую проиллюстрировать примером. Допустим есть набор ассоциаций (на самом деле их намного больше, но мы возьмём четыре штуки):

1. Вода (исходное понятие) — треугольник (ограниченное некоей линией пространство, как и вода оно имеет достаточно внятную форму, определяемую по наличии границы с не-треугольником и не-водой);

2. Вода — молоко (тоже жидкость);

3. Вода — воздух (стихии)

4. Вода — медицина (критически важно для жизни современного человека).

Моя таблица социально приемлемых сравнений говорит, что 2 и 3 — это вообще ОК, 4 — допустимо с кучей оговорок и только с определёнными людьми, а 1 — это совсем харам и привет галоперидолу.

Почему-то считается, что если накормить меня нейролептиками, 2 и 3 останутся, 1 уйдёт, а 4… А пофиг на 4, потеряется — не страшно, останется — не опасно.

Так вот, нет никакой гарантии, что будет именно так. Оно вполне может случиться, что, например, останется только 1 и 4.

Сама таблица приемлемости обычно под нейролептиками мне доступна, поэтому я всё равно буду чувствовать, что 1 «конвенционально неприемлемо» и стану либо использовать 4 не к месту (просто потому, что это несёт меньше санкций со стороны социума), либо потрачу кучу сил на поиск 2 или 3 (и, скорее всего, найду, просто устану, да и искать буду слишком долго).

Возможно, я чего-то не понимаю и неверно оцениваю своё состояние, но для меня всё выглядит именно так (пожалуйста, не читайте здесь «Лобанов против нейролептиков», он очень даже «за», просто конкретно в этом месте они не работают так, как хотелось бы).

Я не понимаю

Но я не хотел бы, чтобы получилась совсем уж односторонняя картина: мол, есть такой весь-в-белом я, и есть «серая масса, которая меня не понимает». Нифига. В-первых, я уже немного вышел из того возраста, когда такие уничижительные обобщения уместны, а, во-вторых, это именно взаимное непонимание.

Возможно, одна из причин, по которым я не могу читать в том объёме, в котором бы хотел (страниц 200-300 осмысленного текста в месяц меня бы вполне устроило, хотя я скучаю по временам, когда мог осилить книгу какого-нибудь Танненбаума за сутки) заключается как раз в сложностях с пониманием прочитанного, а точнее со скоростью возрастания объёма контекстов, которые нужно держать в голове.

Упрощённо ситуацию можно описать так: либо я отбрасываю контексты и ассоциации, возникающие при чтении, и тогда я просто не понимаю прочитанного (это убивает всякую мотивацию к чтению, оно теряет для меня смысл), либо не отбрасываю и перегружаюсь (просто не вывожу столько всего держать в оперативке).

Вот здесь теоретически могли бы помочь нейролептики, но на практике они не помогают (из-за неселективности и случайности «прореживания» ассоциаций).

Наверное, я могу объяснить и причину, по которой мне в данный момент проще общаться с людьми интерактивно (например, через видеомессенжер), чем текстом (хотя раньше текст любил гораздо больше): я получаю больше информации за счёт большей суммарной пропускной способности используемых каналов связи, относительные потери информации остаются примерно неизменными, а в абсолютном измерении до меня доходит больше.

Но и в случае непосредственного, физического контакта (мы разговариваем с человеком в одном помещении) тоже не всё гладко, далеко не всё. И моя совесть тут далеко не чиста: я сам начинаю обманывать собеседника, демонстрируя «понимающее» поведение, не имея самого понимания.

«Если человек тебе жалуется — предложи помощь» — одно из многочисленных моих ригидных правил социального взаимодействия. В большинстве ситуаций оно отрабатывает корректно, но проёбы бывают жестоки.

Есть ситуации, когда я не могу помочь. И если их помогает разрешать другое правило «не можешь помочь — так и скажи; прим.: можно предложить того, кто может, твоя ответственность за последующие транзакции будет оценена собеседником в диапазоне 45-80%», то порой возникают совсем странные ситуации, под которые очень сложно придумать сколько-нибудь понятные мне правила.

Дело в том, что люди иногда жалуются и рассказывают о своих трудностях не для того, чтобы их проблемы решили, а ради самого рассказа (это я смог понять, как мне кажется), но при этом не делают явной пометки, указывающей именно на такой формат.

И далее — самое непонятное: просьба указать этот факт в явном виде, равно как и вопрос о том, правильно ли я интерпретировал происходящее, — самое логичное решение по организации коммуникации, кмк, — статистически часто приводит к агрессии.

Ок, закрываю ещё одним правилом: «не спрашивать людей о том, с какой целью они жалуются — цена ошибки в большинстве ниже цены вопроса; прим.: некоторых можно спрашивать, см. список исключений №1123871298».

Работает. Но почему оно работает?!

В попытках разобраться с этим самым «почему» я в разное время обращался к различным источникам (на данном этапе жизни я лезу в псих*-дисциплины, но, возможно, потом придётся идти ещё куда-то). Самыми ценными сведениями по этой теме, как ни странно (а, может быть, это и закономерно), меня снабжали не монографии именитых авторов и научные статьи, а обычные люди.

В статьях всё понятно, как правило, либо понимание легко достигается чтением дополнительной литературы, но по ним в жизни не догадаешься, куда вообще смотреть и что искать. А общение — оно просто кладезь вопросов.

Есть интересная промежуточная форма: произведения искусства (в широком смысле) — они достаточно статичны и безопасны, чтобы их можно было изучать, но в то же время содержат больше вот этих самых трудноуловимых контекстов, чем труды по психологии и behavioural sciences. Об одном примере столкновения с искусством я хочу рассказать чуть подробнее.

Девушка, которая предъявляла мне (необоснованные, на мой взгляд) претензии за отсутствие определённым образом именованных указателей на её персону, показывала мне сериал «Теория Большого взрыва».

Самое охуенное в этом сериале — закадровый смех (пожалуйста, скажите мне, что он там действительно был, и это не мои галлюцинации!). Закадровый смех — это указатель на эмоционально значимые моменты.

Он плох тем, что не содержит сведений о том, чем именно эта напряжённость вызвана (дифференцировать сложно), но он есть (а в жизни лампочка не загорается, и это неудобно: часто проёбываюсь, думая, что всё нормально, а на самом деле — нет).

В сериале часто использовалось клише:

1. Некая социальная ситуация умеренной или высокой сложности (как правило, завязанная на те самые «простые слова» и их «понимание»);

2. Кто-то из героев обращается к Шелдону;

3. Шелдон предлагает свою модель данной ситуации (думаю, для того, чтобы сверить её с моделями остальных участников, и, в случае, если они отличаются, поправить свою, дабы действовать согласованно с остальными: сверка реальности — великая вещь);

4. Агрессия или обида на Шелдона, обозначенная закадровым смехом.

Мне хватает социального и эмоционального интеллекта, чтобы сделать предположение о том, что триггерящим в поведении Шелдона была непоколебимая уверенность и некоторая навязчивость, с которой он предъявлял на сверку свои модели.

«Вы все пидорасы, а я — д’Артаньян» — посыл, который действительно можно (при желании) увидеть в его действиях / рассуждениях Шелдона, когда он не уверен в соответствии своих моделей происходящей ситуации имеющимся у других участников.

Наиболее неясной для меня так и осталась другая подсказка: некое «О-о-о-о-у-у» («подкрепляющее умиление», если я правильно понял объяснение той девушки).

Была серия эпизодов, повторяемых рефреном: Шелдон в разных обстоятельствах просит другую героиню, Пенни (память — удивительная фигня, не думал, что без гуглинга вспомню имена персонажей, а вот) спеть ему песню про пушистого котёнка. Или сам поёт (как правило, для той же Пенни).

Если я правильно понимаю ситуацию, его поощряют за открытость и попытки использовать «простые слова» (ну, и некоторые их эквиваленты на поведенческом уровне). И мне даже понятно, почему это поощряется — надежда на упрощение коммуникации.

Но загадкой так и осталась причина, по которой одинаковое по своей сути действие (демонстрация открытости и запрос на контакт), выраженное в разных формах, — песенка про котёнка и предъявление собственных моделей для сверки — имеет такие разные социальные последствия.

Ещё одна странная штука — почему Шелдон, имея такие скиллы познания и любопытство, не ознакомился хотя бы с азами «гуманитарщины» и не прокачал своё понимание «простых слов» до более высокого, чем показано в сериале, уровня (почему он не понял их полностью, мне как раз понятно).

Но жизнь обычно хуже сериалов (даже если это сериал про зомби-некрофилов в условиях техногенного апокалипсиса). Фишку с тем, что не следует вываливать половой орган или свои модели понимания ситуации как что-то ценное для других и неоспоримо верное, я понял давно, в раннем детстве.

Я обычно спрашиваю людей о том, что они имеют в виду, стараясь пояснить, что я не троллю и не насмехаюсь (не понимаю, как можно спутать желание понять собеседника с этими штуками, но такую обратную связь я получал достаточно часто), что цель моих действий — обеспечение более эффективной коммуникации за счёт явного определения значений терминов, контекста, границ применимости и прочих важных вещей.

Но слишком часто в ответ на это получаю агрессию и / или обиду. Некоторые (как та девушка на начальных этапах отношений) пытаются подсластить пилюлю и сказать что-то вроде «такой милый, но зануда», некоторые (как, например, учителя в школе) открыто нападают, но мало кто взаимодействует «по сути вопроса».

И я этого решительно не понимаю: если коммуникация со мной не стоит затрачиваемых на неё усилий, не вступайте в неё. Или, если вступили по ошибке, выходите и не поддерживайте.

Если стоит — помогите мне сделать её лучше, я в большинстве случаев заинтересован в этом. Самое эффективное, что я придумал — «извини, я сейчас не издеваюсь, но правильно ли я тебя понял, что…», но и эта формула не всегда работает.

Кажется, люди агрессией пытаются заставить им дать то, чего у меня нет, и что я не могу (технически не могу, не в силу нежелания, а по причине неспособности) дать.

Это как требовать от женщины (с угрозами, пытками, издевательствами) отдать её простату. Она бы и рада всё это прекратить, она под воздействием оказанного давления даже готова пойти и вырезать её у первого попавшегося мужика, но нет: нам нужна твоя, дай её нам.

Бля, это же не просто алогично, но и бессмысленно: можно заставить человека делать то, чего он не хочет, но нельзя принудить его к тому, чего он не может. Или смысл в самих издевательствах?

Или… (страшная догадка) понятие «не могу» настолько несовместимо со мной (в глазах контрагентов), что они не верят саму возможность такого расклада и считают, что я просто не готов им этого дать? Тогда — точно пиздец.

Но я не просто свесил лапки в режиме «не понимаю — и всё тут». Я активно стараюсь понять, хотя и сомневаюсь в том, что задача в принципе разрешима.

Чувствую сейчас себя двоечником, который в кои то веки сделал домашнее задание и пытается выехать на этом.

Нет, не то, вот более точная иллюстрация: молодой учитель, получивший десятый класс с трудными подростками и рассказывающий им по секрету о том, что по малолетству тоже занимался гоп-стопом и покуривал всякое. Здесь несколько слоёв смысла:

1. Фактологический — никому не интересен. Срок давности по этим преступлениям вышел, на биографию учителя всем насрать.

2. Манипулятивный — «я свой, я демонстрирую валидные в вашей системе оценок «свой-чужой» признаки, признайте меня «условно своим» и предоставьте мне соответствующие привилегии внутри вашего сообщества»;

3. Психологический — «я хочу принятия»;

4. Не знаю, как назвать, пусть будет «сущностный» — «любите меня. Ну, или хотя бы не бейте».

Так вот, я могу похвастаться кое-какими успехами в этом направлении. Например, я (ценой очень долгих раздумий и неимоверных, почти невозможных для себя когнитивных усилий понял некоторые вещи).

Например, что некоторым людям нравится не проявление внимания и заботы per se, а кайф, который у них возникает от неожиданности этого проявления. При постоянном воздействии они десенсибилизируются, и ощущения от этих штук теряют для них яркость.

При хаотичном же применении они ловят два кайфа: от смены контекстов (кажется, это вообще довольно универсальная для человеков вещь — это некий «повышающий коэффициент», который сам эмоции не задаёт, но усиливает те, которые возникают параллельно) и от новизны ощущения (и это не одно и то же).

Я смог понять, что «кушай кашку, маленький!», которое я получал в ответ на попытки обсудить свои животрепещущие вопросы в детстве, это — не только про «они меня не видят», но и про заботу.

Парадоксально, но на некотором уровне это именно то, чего я хотел: просто мне было бы понятно, если бы меня и мои потребности «заметили», а мама / бабушка не могли это сделать, и давали мне её (заботу и принятие) в иной форме, в той, в которой могли. Блин, если это так, то мне грустно от осознания того, в какой степени важна форма, насколько она затмевает собой суть.

Я даже немного постиг страшную фразу «как дела?». То, что она не означает буквального запроса на рассказ о статусах своих проектов в разных сферах, озвучивал ещё в середине 90-х какой-то юморист в телевизоре (какой же я уже старый!).

А вот о том, что общеизвестный ответ «нормально» или «нормально, а у тебя как?» не является универсальны, а зависит от степени близости с тем, кто этот пинг послал, я узнал относительно недавно.

Там фишка в том, что этот запрос можно зачастую перевести примерно так:

«Я отправляю тебе маленький экзамен на адекватность [и очень расстроюсь, если ты его не пройдёшь]. Адекватность здесь определяется как способность корректно функционировать в рамках принятого в нашей культуре социального контекста. Твоя задача — продемонстрировать мне умение пользоваться общими культурными кодами [и тем самым снять мою тревогу]. Дай грамматически верный ответ, который покажет, что ты это умеешь и готов тратить на меня когнитивные ресурсы, не озвучивая этого явным образом».

Т.е. фишка здесь не в буквальном исполнении ритуала (как, например, в транзакции «— Зравствуйте. — Здравствуйте.», где достаточно простой демонстрации знакомства с ритуалом и готовности его исполнять), а в способности находить решение в ситуации неявно заданных ограничений.

«Нормально» здесь может быть неверным ответом потому, что он не позволяет инициатору взаимодействия сделать вывод об актуальной способности вопрошаемого генерить ответы в реальном времени: он верен формально и неформально, но он настолько широко известен, что непонятно, это человек сам придумал (и тогда зачёт) или взял из справочника (и тогда — увы).

Алгоритм, с высокой вероятностью приводящий к правильному решению, такой:

1. НИКОГДА!!!111 не отвечать буквально («я знаю, о чём ты меня спрашиваешь, да, я знаком с этим ритуалом на достаточно высоком уровне и готов потратить на общение с тобой какое-то количество ресурсов, не бойся, я дружелюбен»).

Прописал отдельным пунктом только потому, что это самый понятный (после буквального рассказа о своих делах) ответ и он, к сожалению, в большинстве случаев неверен.

2. Продемонстрировать умение пользоваться грамматической формой: ответ должен не просто демонстрировать всё описанное выше, но и [формально] отвечать на тот вопрос, который был задан.

3. Продемонстрировать умение действовать в рамках мета-смыслов. Ответ должен быть (см. п. 2), он должен быть достаточно коротким (т.е. показывать, что вы прошли первый уровень и не стали _на_самом_деле_ рассказывать, как у вас дела), он должен быть осмысленным («розовая квадратная корова» не подойдёт, к сожалению) — т.е. содержать некий не слишком важный рассказ из вашей жизни.

Не слишком большая важность здесь — ключевой момент: если на «как дела» вы ответите «у меня вчера ядерный реактор рванул, 100500 трупов, овер 9000 гигазиверт вокруг», вы не пройдёте тест.

Тут фишка в том, что, сообщая о таком, вы как бы перетянете одеяло на себя, теперь собеседник вынужден (по правилам вежливости) говорить о том, что там у вас, а не у него. А он, как правило, этого не хочет.

С другой стороны, ответ не содержащий достаточного количества «важности» для вас — тоже не прокатит. «Я сегодня дышал» — это тоже неверно, человек может счесть, что вы не проявили достаточной открытости и доверия, не сообщив ему каких-то подробностей, которые он иным образом узнать не мог.

Примером подходящего в большом количестве случаев ответа может быть «Нормально. Вот, текст, над которым несколько месяцев сидел, писать закончил. А у тебя?».

Дополнительной фишкой такого ответа является метасообщение: «Если ты хочешь, можешь не открываться и вообще ничего о себе не говорить, мы можем остаться в рамках обсуждения безопасной для нас обоих темы моего текста, но если хочешь, можем перейти к обсуждению твоих вопросов / задач (на это указывает «А у тебя?»)».

Но и тут есть дополнительные сложности: иногда этот же вопрос таки предполагает отчёт о делах в разных сферах. А иногда номинальное «нормально» без дальнейших пояснений будет необходимым и достаточным (например, когда человек не хочет с вами контакта, но считает, что он должен его установить).

Самый большой баг в данном примере — явная формулировка «А у тебя?» (мы помним, что нужно показать владение мета-смыслами), предпочтительнее, конечно, было бы считать, о чём на самом деле хочет поговорить собеседник (это можно сделать в ряде случаев ещё до начала коммуникации) и указать на это.

Например, мы знаем, что наш контрагент страдает о несчастной любви и читает Толстого, а у нас (вот так рояль!) с собой томик «Карениной».

В этой ситуации гораздо более правильным ответом может стать «как бы случайная» демонстрация книги и ответ в духе «Не знаю, погода какую-то меланхолию навевает». Тут фишка в том, что ответ приходит не по тому каналу передачи информации (зрение, томик), по которому задан вопрос (слух, речь).

Люди любят такие игры с контекстами и каналами, а умение в них играть ценится и повышает симпатию к тому, кто это умеет.

Блин, а в универе мне казалось, что матан — сложная штука. И это я ещё далеко не всё понимаю. Уверен, там гораздо больше нюансов и скрытых смыслов.

Вообще мысль в голову пришла — написать книгу «100 уроков общения от аутиста-неудачника», в которой разобрать все эти «какдела», «вамчемнибудьпомочь», «всёнормально» (которое часто означает «у меня проблемы, я хочу, чтобы ты их решил, но мне важно увидеть, как ты вложишь кучу ресурсов, чтобы понять, что именно решать, без этого я не могу тебе довериться») и прочих.

Я бы, честно говоря, купил такую (лет 15 назад — так точно), даже если бы степень знания материалом автором, детальность проработки и уровень доказательности были бы сопоставимыми с тем, какие вы можете наблюдать в приведённом выше примере.

Или игру настольную по теме простых слов запилить, тоже забавно бы вышло.

Чего ты хочешь?

Один из самых сложных и воистину страшных для меня вопросов, содержащих в себе «простое слово», — это вопрос «Чего ты хочешь?»

Страшен он не только непонятностью слова «хотеть» (с которым у меня свои счёты), но и тем, что на него нет ритуализированного правильного ответа по умолчанию (у «Как дела?» есть «Нормально», которое прокатит в достаточно большом количестве случаев).

Но я затеял этот текст, чтобы честно посмотреть в глаза собственным страхам, поэтому давайте поговорим о том, чего же я хочу.

Для начала разберёмся с желаниями (как таковыми). Я не уверен, но мне кажется (по контексту употребления и получаемой обратной связи), что моё «внутреннее содержание» этого понятия несколько отличается от того, которое обычно бывает у людей.

Для меня «желание» — это, в первую очередь, про снятие фрустрации для перехода в более производительное состояние. Например, в те дни, когда я много (по своим меркам, разумеется) работаю, я гораздо больше ем.

Просто потому, что если я буду ощущать голод, я стану на него отвлекаться, и не смогу поймать нужный уровень вовлечённости (единственный раз в жизни, когда мне удалось похудеть, я не работал вообще и не ел, не особо запариваясь этим).

То же относится и к «хочу курить» (да, это зависимость, но на неё гораздо легче забить, если не пытаться разгонять себя до предельно возможной в данной конфигурации производительности), «хочу прочесть книгу» (в принципе, я прекрасно буду жить и без неё, но с ней я могу стать более эффективным специалистом) и т.д.

Т.е. для меня большинство «желаний» — функциональны: они нужны зачем-то. Я могу захотеть купить себе новые кроссовки, если старые совсем уж износились, или если мне предстоит пройти некий маршрут, где без новых совсем уж плохо (т.е. рискую либо не получить то, за чем иду, либо сильно повредиться и потерять возможность функционировать), но не могу захотеть их купить «вот просто потому, что хочу».

Может, я не слишком хорошо знаю русский язык, но, по-моему, для этого есть более подходящее слово — «надо». Некая необходимость, обусловленная либо напрямую долженствованием по отношению к внешнему миру, либо какими-то обстоятельствами, которые, впрочем, через какое-то количество шагов сведутся к этому самому долженствованию.

Я «хочу» новый ноутбук —> на нём будет меньше тупить браузер —> я буду меньше уставать на затраченную на работу единицу времени —> у меня повысится производительность —> я заработаю больше денег —> я куплю Нюфу больше вкуснях и более качественный корм (а он этого хочет, и я испытваю фрустрацию от того, что не даю ему этого).

Примерно так. Понятно, что там «не факт» на каждом шаге, но со всеми возможными вариантами расписывать лениво, это примерная схема.

Гораздо реже (очень редко, на самом деле) возникают желания другого типа. В большинстве случаев они подавляются, ибо такое «хочу» часто противоречит «надо». Эти желания можно попытаться объяснить через концепцию приобретения некоей дополнительной ценности (в противовес устранению фрустрации в «желаниях» первого типа, которые именно и только про снятие фрустрации).

Если говорить о таких (которые про дополнительную ценность) желаниях, то список их достаточно ограничен, и как правило то, чего я «сам хочу» (а не «мне надо») — это спать.

Вопрос «чего ты хочешь?» внутри меня разворачивается в конструкцию вида «я не могу принять решения ввиду неопределённости каких-то параметров и перекладываю ответственность за это решение на тебя».

Или в «я принял решение, но оно противоречит каким-то моим установкам настолько, что я не готов его озвучить самому себе, поэтому ты должен угадать решение, убедить меня в том, что оно объективно оптимальное и преодолеть моё сопротивление. И часть ответственности взять на себя. Действуй».

И в большинстве случаев эта конструкция работает: я делаю автозамену, и вопрос обретает для меня некий смысл, а собеседник получает то, что хочет.

Такой режим процессинга своих и чужих желаний (на самом деле, не только этого, там куча смежных настроек) я называю «функциональным». В большинстве случаев я нахожусь в нём. Он удобен тем, что даёт достаточно неплохой уровень социального принятия, тем что позволяет снимать часть фрустраций фразой «ты — функция, какая разница, что ты там думаешь или чувствуешь, тебе сказали делать так».

И далее: «Этот рад служить всем» (посмотрел «Двухсотлетнего человека» очень давно, эта фраза впечаталась в мозг).

Противоположным «функциональному» является «субъектный режим». Если совсем коротко, то отличается один от другого ответом на сакраментальный вопрос «Тварь ли я дрожащая или право имею?». В первом случае «Определённо, тварь», во втором — «Наверное, имею».

Из первого второй выглядит недопустимой наглостью (основной источник моего стремления к %РОСКОМНАДЗОРУ% — именно реакция «функции» на «субъекта», справляться с ним тяжело, и требуются радикальные меры). Из второго первый выглядит «ущербным», причём внятно определить критерии этой самой ущербности не получается.

Настоящее (т.е. не определяемое представлениями о чужих желаниях, не выражаемое через «надо») «хочу» возможно только в «субъектном» режиме, который, повторюсь, очень редко включается.

На практике система работает, но совсем не идеально.

Функциональный режим, судя по обратной связи, гораздо удобнее для взаимодействия остальным участникам процесса, удобнее ли он мне — не могу сказать, т.к. эта категория там просто не определена.

Однако есть ряд ситуаций, когда это не так, и пользователю (внешнему контрагенту) неудобно / нежелательно / не хочется взаимодействовать с «функцией».

Опишу для начала два самых распространённых типа. Начну с самого простого. Это — работа. В работе психолога важно соблюдать в т.ч. собственные границы. Не потому, что тебе этого хочется (это не имеет значение и может не выполняться), а потому, что иное поведение может деструктивно воздействовать на клиента, а он к тебе пришёл не за этим.

Возникает противоречие: в режиме функции во имя исполнения функциональной роли требуется функцией не быть.

Разрешаю я его, используя выработанный годами опыта «эмулятор человека» — просто отправляю туда вопросы и получаю «нормативные ответы, которые дал бы нормальный человек». Он не всегда работает корректно, но я его непрерывно совершенствую, он — один из моих рабочих инструментов и профессиональных навыков.

Вторая ситуация гораздо сложнее (поскольку нет защиты гайдов и сеттинга): когда контрагент хочет сделать мне приятное. Обычно это означает что-то большее, чем простое снятие фрустрации. Из функционального режима это выглядит как требование испытывать эмоции, которые я в нём испытывать не могу в принципе.

Т.е. мне для того, чтобы нормально выполнить задачу в функциональном режиме, надо из него выйти. И здесь есть куча проблем: начиная с того, что, вообще говоря, не факт, что из режима субъективного я вообще буду заинтересован в оказанной мне услуге (я пробовал отвечать на вопрос «Тебе чаю хочется или кофе?» словом «Спать», это часто обижает предлагающего, который хочет доставить удовольствие напитком, но это — честно).

Даже если я останусь заинтересованным, выйдя из функционального режима, не факт, что я быстро вернусь обратном. В «субъективном» режиме мне может что-то не понравится, и я могу не вспомнить о том, что само намерение сделать мне приятное — ценно. Я, когда не функция, крайне неблагодарная свинья.

Я не очень понимаю, зачем людям может быть нужен мой «субъективный» режим. У меня есть два возможных объяснения, но ни одно не даёт мне понимания.

Во-первых, в режиме функции я фактически беру чужую волю. Жить (в смысле, хоть сколько-нибудь активно функционировать) совсем без аксиоматической («Почему? Хочу!») мотивации не получится.

Я понимаю пациентов Дамасио, которые на простом вопросе о выборе напитка уходили в бесконечные циклы расчёта. Если ничего не хочется, или очень мало чего хочется, то невозможно заставить себя что-то делать. В моём случае любое «надо» раскручивается длинными цепочками до «хочу» (как правило, чужого).

Фактически, я меняю свои услуги на управление (тоже вполне себе серьёзный труд), и пользователь может не иметь желания на такой обмен.

Я не переношу ответственность («желание твоё, но в случае чего разбираться с последствиями буду я» — такую формулу я обычно использую, когда краду чужие желания), но управление без ответственности — слишком необычная фигня, чтобы в неё поверить.

Во-вторых, я могу себе представить (с подсказки своего психотерапевта), что для Другого может быть ценна моя субъектность сама по себе.

Например, я именно это качество и заимствую (хотя правильнее сказать «покупаю» или «ворую») у других. Соответственно, почему бы не допустить, что Другому может быть надо от меня того же самого, а я — функция.

Мне сложно это представить, я никогда такого не видел в ком-то ещё, но, уверен, что и мою функциональность палят далеко не все.

По моим наблюдениями, статистически «функция» нужна большему количеству людей (и чаще в рамках одного человека), чем моя «субъектность» (я вообще не уверен, что она нужна хоть кому-то дольше чем на пару минут).

Был у меня период (наименее стрессовый из всей жизни), когда окружение было абсолютно последовательно в своих желаниях: всем нужна была качественно работающая «функция» и никому не нужен «субъект». Так было проще.

Я ни в одном режиме не умею управлять переключениями из одного в другой, но для того, чтобы подавить «субъектность» достаточно лишь минимальной агрессии в мой адрес. Я могу использовать защитное поведение в ответ, но, пока я дерусь, я теряю свою субъектность.

Сейчас мне приходится общаться с бóльшим количеством разных людей, мои обязанности (социальные и профессиональные) стали объективно более разнообразными и сложными, и такой консистентности внешнего давления уже нет.

И «субъектность» вылезает в самых неподходящих местах. Это самое «я», которое я так долго пытался определить, практически не имеет опыта социального и межличностного взаимодействия, оно инфантильно и незрело, оно иррационально и обидчиво. И, естественно, на долгосрочную перспективу иметь дело с ним никому не надо.

Оно порой чего-то хочет, и часто хочет странного. В том числе, от других. Или от себя в ущерб другим. Сейчас, например, я пишу этот текст, совершенно не имея какого-то «функционального» объяснения причины, по которой я это делаю.

У меня лежит черновик статьи по ПРЛ, и я его не пишу, а этот документ — пишу. Конечно, можно сказать, что набирать рандомную субъективную хуету проще, чем луркать пруфы (и, да, это так), но дело не в этом.

У меня очень мало сил. Как физических, так и психических. Апатия и абулия откровенно замучили после запрета единственного легального препарата, который мне помогал.

Для того, чтобы что-то делать (на банальном невротическом уровне — умываться, стирать одежду хоть иногда, чистить зубы, заниматься физическим здоровьем и т.п.) нужна воля. А воля моя слаба. Обычно здесь спасает мотивация, и я вынужден признать, что в «субъективном» режиме её больше, и она более «прущая».

С ней проблема в том, что она часто направлена не на то, что надо делать («писать статью про ПРЛ), а на то, чего хочется («писать этот текст»), но я, кажется, уже дошёл до того уровня, где выбора между «хочу» и «надо» нет: есть выбор между «делаю то, что хочу, какими бы вредными последствиями оно ни грозило» и «не делаю ничего».

Мне стыдно в этом признаться, и сейчас, пока мозг декодирует «настроение» в вербальную форму, перед глазами встают сцены самоповреждения, таки притягательные и желанные, но я не поддамся, не буду совсем уж трусом и наконец признаю это: я хочу жить.

Это самое стыдное, что мне когда-либо приходилось говорить на публике, но я наконец решился это произнести.

Мурашки по коже, трясёт, наворачиваются слёзы. Пойду курить.

Вернулся. Расплакаться опять не получилось.

Это мерзкое, гадкое, иррациональное, никому не нужное, деструктивное и бесполезное чувство, я не имею на него ни малейшего права, но я действительно хочу жить.

Это не просто «нет желания выпилиться прямо сейчас», это не стремление снять фрустрацию, это именно желание чего-то. То самое «простое слово» (точнее, два), которого я до конца не понимаю, но я хочу это понять.

«Хочу» здесь, кажется, в его более-менее обычном значении, а не в качестве синтаксического сахара к «надо кому-то».

Разумеется, это желание слишком слабое. У меня нет ресурсов его отстаивать, и я, скорее всего, откажусь от него при первом столкновении со средой, а, может, и сам попрошу нейролептиков (они отлично переключают в «функциональный режим», по крайней мере, по наблюдению, под ними переход в «субъектность» случается гораздо реже), но сейчас оно есть.

Я ещё тысячи раз предам себя и отрекусь от этого — я слишком слаб и слишком трус, чтобы хотя бы попробовать отстоять своё желание. Но это — в будущем.

А сейчас мне написал клиент, запрашивает сессию немедленно, во время написания этого куска. Я отказал, перенёс на другой день.

Самоебение взлетело на небывало высокий уровень: «Какого хуя, сука, ты хуйнёй страдаешь, денег не приносишь?!» — кричит мне отец сквозь время и пространство. «Пошёл нахуй, папочка!» — отвечаю я ему и продолжаю писать.

Вдумчивый читатель, наверное, задаст мне совершенно справедливый вопрос: «А причём тут эти разборки внутри тебя к заявленной теме?». Есть у меня, что ему ответить.

Выше я писал мимоходом о том, что, видимо, у людей есть некий «орган смысла» для их понимания. Вот, кажется, он как-то связан с ощущением субъектности. В том смысле, что он без неё существовать или функционировать не может.

Наверное, я понял, почему я их не понимаю: большая часть моего социального / межличностного — это адаптация к существованию в функциональном режиме, а система (язык, ритуалы, социальные сигналы и т.д.) заточена под носителей субъектности.

Другая версия

Хоть я и обещал себе писать этот текст последовательно, но где-то после половины объема я перешёл в режим хаотичных набросков по принципу «что актуально в голове, то и записываю». Поэтому на этом месте образовалось два куска. Первый (который выше) — более поздний.

Второй, который в этом разделе, — более ранний. Это не первое такое место в тексте, но если в предыдущих местах мне удавалось сделать более-менее плавный переход из одного фрагмента в другой (либо один признать менее годным и выбросить, исходная версия этого немаленького текста была длиннее), то тут я не смог.

Они обе важны, они обе актуальны и обе — настоящие. Поэтому просто оставлю безо всякого перехода, без попыток согласовать то, что, возможно, и согласовывать-то не надо.

Одна из вещей, которые я действительно хочу (кроме «спать» и «слиться» (в смысле «с кем-то»)) — написать этот текст. Понятия не имею, зачем мне это на самом деле. Очевидный ответ — для привлечения внимания: «Посмотрите, какой у меня охуенно богатый внутренний мир» (на самом деле нет, но мне хочется так думать).

Обратите, наконец, на меня внимание! Мама, перестань смотреть в телевизор, посмотри на меня!

Я тут тоже есть!

Хотя не представляю себе, что с этим вниманием, (когда (и если) его удастся привлечь) делать. На уровне конвенциональной реальности я совершенно не готов к каким-то новым контактам (как, впрочем, и к углублению старых), на уровне метафизики — испытываю страшный голод по тому и другому.

Скорее всего, от полученного внимания (допустим, оно таки случится) мне будет больно. У меня тупо нет сил на то, чтобы его воспринять. И, тем более, у меня нет сил, чтобы на него адекватно ответить.

Но я всё равно продолжаю упорно набирать буквы, сам толком не понимая, какую цель при этом преследую.

В этом есть что-то магическое, некий ритуал, это какая-то сублимация ментального самоуничтожения: я воплощу основные свои чаяния в этом крике о помощи, и они уже не будут чем-то другим. Обретя воплощение, они утратят потенцию. И перестанут меня мучить.

Но другая правда состоит в том, что я всё ещё надеюсь быть услышанным и понятым. Окей, полное слияние невозможно в той вселенной, откуда я это пишу (по совершенно техническим и оттого неинтересным причинам), но дайте хотя бы понимание!

Я хочу, чтобы меня видели.

Но не готов к контакту.

Типичная истеричка: «возбудим, но не дадим», да.

Честно вру

Подозреваю, что некоторые из читателей, — если я всё же решусь это опубликовать (на момент написания этого абзаца решение о размещении данного текста в открытом доступе ещё не принято, и сомнений много), а другие это зачем-то прочтут, — могут увидеть некие противоречия содержащихся в данном тексте мыслей с тем, что я говорил в других местах и обстоятельствах.

Но я не вру. И там не врал. Я вообще редко вру (не хвастаюсь, просто факт). Это не какие-то особые моральные принципы, нет, просто врать — сложно и энергетически затратно, а сил мало.

Но, как и всякий высокофункциональный (пора уже взять на себя ответственность и признать свою достаточно высокую функциональность) травматик надрочился генерировать новые личности.

То самое голографическое и почти(?) иллюзорное «я», которое так сложно определить, слишком хрупкая и тревожная штука, чтобы выходить в страшный внешний мир (можно подумать, снаружи страшнее, чем внутри, ога).

Поэтому психика постоянно генерирует прокладки — временные / ситуационные личности со своими мыслями, эмоциями соображениями и даже неким подобием желаний. И уже они транслируют вовне какие-то сигналы.

А потом — утилизируются за ненадобностью. Охуенным изобретением был отказ от постоянной генерации новых сущностей, гораздо более продвинутая модель (экономящая драгоценные и вечно дефицитные силы) — сделать несколько шаблонов, а на их основе уже хреначить экземпляры под конкретные задачи / ситуации.

И именно они (в большинстве случаев) обещают, ругают, хвалят, тупят и т.д.

Этот текст я старался писать, насколько это возможно, без таких прокладок. Не знаю, получилось ли (я не в полном смысле могу управлять и оценивать эту интрапсихическую машинерию и её работу), но идея была именно в этом.

О, дивный новый мир!

Мне бы хотелось описать новое мироощущение, которое открывается после того, как ты признаёшься себе в самом, на мой взгляд, постыдном желании на свете, да ещё и делаешь это в формате, допускающем публичность, но я просто не имею для этого описания подходящего понятийного аппарата.

Поэтому, простите, но будет ещё одна графоманская аналогия.

С незапамятных времён, — память не хранит вообще ничего о том, как, зачем и почему именно здесь и именно сейчас, — ты скитаешься по какому-то странному холодному и унылому враждебному миру.

В нём нет абсолютно никакого сурового величия: это не Эверест, не тундра. Это некое поросшее редким бурьяном и уродливым кустарником унылое бесконечное поле.

Снега не слишком много, он не убьёт тебя, кое-где можно разжиться сухой травой и тонкими, почти не выделяющими тепла при горении, веточками: ровно столько, чтобы не умереть от холода, но совершенно недостаточно, чтобы согреться.

Иногда попадаются грунтовые дороги, но по ним никогда никто не проедет. Они почему-то не завалены снегом, и от этого ещё хуже: воздух пропитан колючей пылью, забивающей слизистые и затрудняющей дыхание.

Вдоль дорог, бывает, можно найти свалку: если совсем повезёт — пару каких-то потерявших цвет и форму тряпок, иногда — какую-то прогорклую мерзлую снедь. Ты понятия не имеешь о том, кто тебя этому научил, но ты знаешь: ветошь — ценный ресурс.

Ты наматываешь её на себя, а то, что кажется съедобным (т.е. всё, имеющее запах разложения, ты очень хорошо его различаешь — даже на морозе), пихаешь в рот: за время, которое ты провёл здесь, горечь и неописуемый, но такой знакомый привкус стали привычны: неприятны, но не вызывают отвращения, просто надо есть, чтобы дойти до следующей свалки.

Тебе холодно. Не ужасный мороз, нет. Тут нет вообще ничего «ужасного» или «прекрасного», всё пресное, даже холод. Где-то -12 по Цельсию. И влажно. И ветер. И уже давно. Мороз не лютый, но плохое питание и совершенно никакая одежда, усталость и отсутствие сна привели к тому, что тебе уже даже не холодно.

Твоя плоть не мёрзнет, она давно разучилась ощущать, как это; но сам твой дух уже ленив, он застывает, не хочет шевелиться, чтобы не потерять веру (впрочем, пустую) в то, что у него ещё осталось какое-то тепло в складках.

Иногда ты натыкаешься на странные вытоптанные круги на полях, ты знаешь: здесь были шаманы, они иногда оставляют тебе немного огненной воды: ты никогда их не видел, но знаешь — они так делают.

Найдя заветную склянку, ты, ни на секунду не задумываясь, выпиваешь содержимое, и, если шаман не оказался шутником, и не налил туда оленьей мочи, пейзаж преображается: сама Снежная Королева дарит тебе ледяные поцелуи, а Хель показывает места в тысячи раз более холодные и светлые, чем ты привык.

И тогда тебе становится по-настоящему страшно. Стеклянные кости звенят заунывные мелодии, твёрдая кристаллическая плоть не глушит звук — единственная музыка, доступная тебе после многих лет опостылевшего однообразного шума: его нет, сам воздух вымерз, чтобы вызвать к жизни эту музыку. Ты не знаешь, музыкант ты или инструмент, но упиваешься звуком.

А потом — снова идти. Стараться держаться дороги, там попадаются объедки. Периодически тебе кажется, что на тебя кто-то нападает, но это не проблема: ты — тень, тебя не видно, ты умеешь быть незаметным и исчезать при первых признаках опасности.

Порой из воздуха возникают огромные огненные шары, и тысячи киловатт жара обрушиваются на тебя. Ты не бежишь, не прячешься. В твоём мозгу не так много мыслей, которые ещё не заледенели окончательно. И одна из них предаёт тебя: «Тепла!».

Ты много раз встречался с этим. Ты знаешь, что оно тебя не согреет. Знаешь, что потом придётся искать новую ветошь — она сгорает, и становится ещё более мерзко и проморзгло. Мясо, которое ты научился не чувствовать, будет болеть и… мёрзнуть. Ты уже много раз попадался на эту разводку, но ничего не можешь поделать — лезешь в огонь снова и снова.

А больше — никакого разнообразия. Из всегда — в никогда, но в любом случае — не сейчас.

И вот однажды ты выходишь на поляну. Поляну, Карл. В смысле, которая в нормальном лесу (да-да, там и дрова есть). На поляне — зимовье. Ветхое, неотапливаемое, но всё же. Там нет ветра. И если хорошенько надышать, становится теплее. Впервые тебе становится теплее.

Это всё ещё очень холодно, но это уже не так холодно, чтобы ты совсем не понимал этого. Ты чувствуешь. Тебе плохо, но это уже не та бездна: здесь можно остаться.

Остаться до чего-то. Что-то может произойти, измениться. И немного оттаявшая память подсовывает тебе странное слово, о значении которого ты только смутно догадываешься по тому, как покидают тебя остатки сил: «Весна».

Для тебя она будет ощущаться пробуждением леса: появится больше звуков, ветер разнесёт запахи, снег, от которого твои лохмотья хоть как-то защищали, сменится дождём, и от него нельзя будет спастись, если ты ушёл слишком далеко от этой странной избушки.

Какие-то ранее незнакомые тебе существа будут с шумом убегать из-под твоих ног.

Что-то жужжащее или ползающее познает истинную голодную радость от встречи с тобой. Через несколько дней силы постепенно начнут покидать тебя, а разум окутает туман.

Всё вокруг будет спариваться, строить, вить, рыть и расти. В этом новом мире будет место и для тебя: незнакомым тебе существам потребуется пища, стройматериалы и удобрения для этих энерго- и материалоёмких операций.

Кажется, я передал соль

«Умирает человек, попадает в рай. Его встречает апостол Петр.
Человек: Простите, что вас беспокою, но у меня к вам есть один вопрос…
Апостол: Слушаю вас.
Ч: Я прожил довольно долгую жизнь, но так и не понял одного. Скажите, в чем был смысл моей жизни?
А: Вам правда нужно это знать?
Ч: Очень!
А: Помните, вы 1973 году ехали в поезде Москва-Краснодар?
Ч: Э-э.. ну..
А: И вы еще познакомились в купе с попутчиками.
Ч: Наверное..
А: И вы пошли вместе в вагон-ресторан.
Ч: Да..
А: И за соседним столиком сидела женщина.
Ч: Возможно..
А: И она попросила вас передать ей соль.
Ч: И я ей передал соль.
А: И вы передали ей соль.
Ч: Передал.
А: Ну и вот…» (Анекдот).

Ну, вот, кажется, передал. Попытался, по крайней мере.

Виталий Лобанов

Достаточно скептически относится к психологии и смежным дисциплинам, искренне считая, что имеет на это все основания.

Не имеет определённой профессиональной принадлежности, одинаково не доверяя гештальтистам, КПТ-шникам, психоаналитикам и даже бихевиористам. Однако в работе считает возможным использование наработок из любых (ну, может быть, кроме совсем уж эзотерических) направлений.

Имеет опыт пребывания в психиатрическом стационаре, с последующим самостоятельным преодолением последствий этого самого опыта. Работает онлайн, иногда пишет довольно упоротые тексты на этом сайте.

Запись на консультацию к Виталию доступна по ссылке: bootandpencil.com/schedule-appointment/

Метки: субъективное