Довольно общим местом в психологии является присутствующая в той или иной форме практически во всех известных мне школах и подходах идея о том, что человек, якобы, стремится повторять некие ситуации из своей ранней истории (в рамках этих попыток, или позже, когда их последствия начинают разбирать в терапии нередко происходит ретравматизация).
К формам упомянутых способов обращения к прошлому опыту можно отнести «родительские программы» юнгианцев, чуть менее, чем все заморочки из теории объектных отношений, фрейдистские защиты, ранние дезадаптивные схемы Янга, «непереваренных интроектов» Перлза и прочее.
И, в принципе, идея не вызывает большого количества вопросов, если этот ранний опыт был положительным (что бы мы ни подразумевали под этим словом). Не особо оно взрывает мозг и в случае, когда он был «не слишком отрицательным» или «относительно нейтральным».
Но что если человек пережил в какой-то момент (не обязательно в детстве) что-то действительно ужасное (в его собственной системе оценок)? Никому ведь не нравится, когда его травмируют?
Ретравматизация как побочный эффект попыток «всё исправить»
И вот здесь, как это часто бывает в т.н. глубинной психологии, всё не совсем однозначно.
С одной стороны, я довольно часто вижу, что схема с возвращением (в целом) — скорее работает, чем нет. Когда прошлое не было травматичным, когда усвоенные сценарии оказывались скорее полезными (или хотя бы просто достаточно хорошими), сам опыт соприкосновения с ними способен породить набор достаточно приятных переживаний, дать некоторую внутреннюю опору и вообще быть не самым плохим времяпрепровождением.
С другой, на практике такая роскошь, к сожалению, мало кому доступна, и чаще травматики «погружаются в прошлое» не для того, чтобы покататься на розовых понях: просто потому, что либо 1) этих самых поней в их прошлом либо никогда не было, либо 2) обстоятельства их утраты таковы, что уж лучше бы по первому сценарию.
Проблема в том, что в любой момент до полного эмоционального погружения в прошлый травматический опыт (до того, как триггернётся миндалина и лимбическая система выпустит все положенные по такому поводу «вкусняшки») человек может ощущать себя сколько угодно «опытным», «сильным», «подготовленным», «циничным» и «прожжённым».
Может. Ага. Его право. Его право ощущать себя как угодно до.
А после — когда контекст загрузится полностью — будет совершенно пофиг, чего он там себе наощущал: отважные воины, циничные интеллектуалы, бессердечные стервы и прочие мамкины доминаторы станут маленькими беспомощными испуганными детьми: на то оно и погружение в психотравму.
Нет, я не хочу сказать, что всё совсем безнадёжно, но это действительно один из основных механизмов, по которым происходит ретравматизация: человек переоценивает свои силы, заходит в типичный сценарий, чтобы «вот сейчас точно всё переиграть» и… и повторяет его ещё раз.
Но это — не единственная причина. Погружением в прошлое занимаются и те, кто ничего «переигрывать» не собирается: ни сознательно, ни неосознанно.
Бессознательное возвращение в травму — как способ быстро заглушить душевную боль
Не буду утомлять долгим введением и рискну сразу предложить своё понимание: концепцию безопасности предельно опасных ситуаций.
Что такое «травматик»?
Травматик — это носитель психики, которая пережила некий острый или хронический стресс, суммарный объём которого, значимо превысил её адаптационные возможности. Это определение похоже на ПТСР, но я сейчас не только о нём.
После этого переживания человек — осознанно или нет — продолжает жить в ожидании повторения этих событий: миндалина триггерится по первому чиху, тревожка зашкаливает — ну, вы и без меня знаете, как это происходит.
В то же время, если поговорить с этими самыми травматиками, можно отметить одну интересную особенность: в ретроспективе воспоминания о кульминации травмы, как правило, не оцениваются как «страшные per se».
Т.е., конечно, это плохо, когда тебя бьют / насилуют / унижают (допишите нужное), но непосредственно на пике переживания — ничего нет.
По мере приближения к ядру травмы в терапии (особенно это заметно с людьми, которые не помнят — до поры — о том, что с ними происходило) тревога и дезадаптация нарастают, это видно и по поведению человека на сессии, и по происходящим с ним событиям.
Но в момент открытия (неважно, идёт ли речь о «вспоминании», реминисценциях, конфабуляциях или ещё о каком-то виде «осознавания») травмы человек становится спокойным, отстранённым, а то и вообще диссоциирует до состояния «отключенности».
«Комфортное оцепенение» — прекрасная метафора, описывающая это состояние. И в него хочется возвращаться, оно «лучше» повседневной жизни, наполненной постоянным страхом повторения события (и желанием его повторить).
Парадоксальным образом получается, что ретравматизация (как акт острого переживания) становится, — по крайней мере, в моменте — менее жуткой, нежели возможность повторения. Т.е. явление фактически пугает не так сильно, как его потенциальная возможность.
Не очень этично приводить примеры из практики, поэтому приведу свой: когда ты боишься возвращения отца из очередного рейса, когда дата его приезда приближается, ты не можешь места себе найти. Но, вот, он приходит и… И всё: ты сжался в комок, сидишь, тупо глядя в потолок, но тебе уже не страшно, тебя уже нет.
Диссоциация (а вовсе не сон) — лучший кандидат на роль «маленькой смерти». Кажется, что после превышения некоего (достаточно высокого) порога ты теряешь способность ощущать не только физическую, но и душевную боль, тебя не пугает не только какая-то там ретравматизация (что это вообще за абстрактная фигня такая), тебя сам смерть страшить перестаёт.
«Умереть не страшно, страшно знать, что ты умрёшь» — гласит популярное утверждение (я бы от себя ещё добавил: «но не знать точно, когда именно»), и, ИМХО, в этом не так уж и мало смысла.
И именно этого, эффекта быстрого, опасного, обладающего кучей побочек, но такого эффективного обезболивания души, насколько я понимаю, ищут травматики в своих бесконечно повторяющихся отыгрываниях, травматических отношениях и прочих активностях.
А ретравматизация — это так, неприятная и, право слово, не то чтобы слишком уж значительная побочка.
Да, всё это может (и часто именно так и бывает) быть покрыто толстым слоем эротизма, но фишка там не в нём.
Он — просто от недостатка осознанности: биология и масскульт подталкивают человека к идее: «если в тебе есть сильное чувство, оно — про секс», но это далеко не всегда так.
Чаще — оно про безопасность, но признать это — слишком страшно. Тяжело решиться осознать, что меньше всего ты боишься своих чудовищ не вдалеке от них, а сидя с ними за одним столом в качестве почётного гостя (или главного блюда — тут у кого как).
Собственно, терапия — она про то, чтобы слезть с тарелки и пересесть во главу стола. Не больше, но и не меньше.
Виталий Лобанов
Достаточно скептически относится к психологии и смежным дисциплинам, искренне считая, что имеет на это все основания.
Не имеет определённой профессиональной принадлежности, одинаково не доверяя гештальтистам, КПТ-шникам, психоаналитикам и даже бихевиористам. Однако в работе считает возможным использование наработок из любых (ну, может быть, кроме совсем уж эзотерических) направлений.
Имеет опыт пребывания в психиатрическом стационаре, с последующим самостоятельным преодолением последствий этого самого опыта. Работает онлайн, иногда пишет довольно упоротые тексты на этом сайте.
Запись на консультацию к Виталию доступна по ссылке: bootandpencil.com/schedule-appointment/