Проще всего, как это часто бывает показать на примере: ребёнок потерял игрушку, пришёл к матери, плачет, жалуется. А та ему отвечает: «Подумаешь, ерунда какая! Игрушку потерял… Вот у меня: муж ушёл, ипотека не выплачена и тебя, троглодита, кормить нечем!»

Ещё один прекрасный пример: человек говорит о том, что у него депрессия / зависимость, а ему в ответ классическое «соберись, тряпка, ты просто недостаточно хочешь».

Почему это плохо

Есть разные подходы к объяснению инвалидации: сюда можно зайти через теорию двойного посыла (выбирайте Бейтсона или хоть самого Фрейда — по вкусу), можно подтянуть Линехан, которая чуть ли ни выводит из неё формирование ПРЛ, можно даже НЛП-шников вспомнить.

Да хоть бихевиористов, на самом деле (противоречивая система наказаний и подкреплений и там рассматривается).

Так или иначе, инвалидация является достаточно сильным стрессором для того, кто её получает. Зачастую инвалидируют не просто случайные люди, а те, кого в психологии принято называть Значимыми Другими, «близкими» — родители, супруги, любовники, врачи, психологи, ФП-шки.

Здесь есть целый ряд неприятных моментов: во-первых, инвалидация может подрывать доверие к другим, особенно у людей, которые и так не очень-то умеют его проявлять.

Субъект делает весьма существенные усилия, чтобы открыться в своих переживаниях, надеясь получить некое положительное подкрепление (что-то хорошее), а в ответ — она самая, вынесенная в заглавие этого текста.

Такой расклад неплохо так отбивает желание открываться и сближаться не только с данным конкретным инвалидировавшим партнёром, но и вообще (это, конечно, сверхгенерализация, но какая разница, ведь она тоже работает).

Если вспомнить теорию объектных отношений, то инвалидация делает привязанность небезопасной и способствует расщеплению репрезентаций Эго и объектов. «Ну-не-может моя хорошая мама такое сказать», — думает ребёнок, — и создаёт у себя в голове две модели мамы: Хорошую Маму и Плохую Маму (а зачастую ещё и такую же пару для себя самого).

Небезопасная привязанность — сама по себе уже достаточно деструктивна и препятствует образованию не только близких отношений, но и развитию / поддержанию элементарных навыков кооперации.

А уж если она сопровождается расщеплением — то тут и до эмоциональной нестабильности (необязательно ПРЛ / БАР, тут всё-таки генетика нужна соответствующая) недалеко.

Во-вторых, инвалидация может подорвать доверие к самому себе и своим чувствам. Если совпадут параметры конфигурации личности (внушаемость, например), уровень значимости инвалидирующего и важность его мнения, то может случиться так, что человек выстроит неверную систему оценки своих переживаний (или вообще откажется от построения таковой).

И это на поведенческом уровне тоже весьма вероятно приведёт к некоторой «неадекватности», такой человек сам будет слать во все стороны противоречивые сигналы.

Очень часто это проявляется в сигналах сексуального характера: когда невербально травматик показывает некую настроенность на совокупление, а на вербальном и осознанном уровне ничего такого не имеет в виду.

Это ведёт к большому количеству межличностных конфликтов, а иногда и к прямому насилию (просто ввиду значимости этой сферы для большого количества людей).

Отдельно хочется сказать об «инвалидации по факту наличия психического заболевания». Являясь одной из разновидностей стигматизации, она заслуживает отдельного рассмотрения.

Проявляется эта штука в том, что человек, который имеет психиатрический диагноз (или просто репутацию «странненького») с высокой вероятностью получит эту самую инвалидацию от окружения в форме «он опять гонит, это его болезнь так проявляется».

Пример из личной практики: я рассказываю врачу в психиатрическом стационаре о том, что в перерыве между госпитализациями удачно подобрал себе антидепрессант, и хочу продолжить его получать в этом учреждении, поскольку лекарство мне помогает, врач кивает, соглашается, а на следующий день я получаю усиленную дозу двух типичных антипсихотиков одновременно.

Другой пример, уже не из личного опыта, а из наблюдения: человек с шизофренией с большим трудом выходит в ремиссию, собирается начать работать по специальности, обновляет и освежает навыки в своей предметной области, но родственники воспринимают это как бред (поскольку в анамнезе действительно были эпизоды бреда, включавшие в себя элементы профессиональных знаний).

Ну, а уж про «не грусти» и депрессию столько мемов сложено и анекдотов рассказано, что я даже не буду пытаться придумать что-то оригинальное.

Почему это сложно

Казалось бы, чего уж тут проще: прочитай про инвалидацию и не инвалидируй близких / клиентов / пациентов. Но жизнь, как это обычно бывает, сложнее и интереснее любых наших представлений о ней.

Дело в том, что иногда люди действительно неадекватно реагируют на что-то (например, в результате той самой инвалидации, полученной в детстве, но не только). Ну, или нам может так казаться (я не верю во всякие Объективные Реальности и прочие На-Самом-Деле), но казаться крайне убедительно.

И вот тут начинаются проблемы. Кем бы вы ни были — врачом, психологом или просто человеком, состоящим с субъектом в близких отношениях, вам вряд ли захочется на своё проявление заботы или поддержки получить что-то вроде «ты меня мучаешь» / «ты надо мной издеваешься» или вообще услышать о том, что «то, что ты делаешь — аморально».

И, тем более, вам вряд ли захочется валидировать (действие, противоположное по смыслу инвалидации) подобные построения — будь они простой обидой, манипуляцией или проявлением продуктивной симптоматики.

И вы попадёте в ловушку: валидировать подобное означает дать положительное подкрепление и умножить проявление таких реакций в будущем (а вам с этим ещё жить / работать), не валидировать — [в субъективной реальности особо чувствительных травматиков] — инвалидировать со всеми вытекающими.

И снова та самая сакраментальная задача о выборе из двух плохих вариантов.

Самое внятное предложение по выходу из этой ситуации мне попалось у Янга, который называл это «эмпатической конфронтацией».

Суть проста: мы сообщаем человеку, что принимаем его переживания как легитимные («я признаю твоё право чувствовать именно так»), но чётко, спокойно и последовательно отрицаем содержательную часть.

«Я вижу, что в твоём восприятии это звучит как насилие и издевательство, и мне грустно от этого, но я действительно считаю, что тебе пора наконец выполнить данное мне обещание»

или

«я понимаю, что своими словами делаю тебе больно, но не в этом моя цель, я просто хочу сказать, что не дам тебе того, что ты хочешь: не для того, чтобы тебя помучить, а просто потому, что у меня этого нет».

В теории всё достаточно красиво, но на практике реализовать очень сложно: во-первых, вы действительно можете (не осознавая того) отыгрывать какие-то свои заморочки на контрагенте, и ваша мотивация может быть не такой чистой и прозрачной, как вам хотелось бы думать.

Во-вторых, даже если вы ни на сознательном, ни на неосознаваемом уровнях не делаете человеку чего-то плохого (в вашей реальности), это вообще ни разу не означает, что в его мире это тоже так.

И да, это может быть паранойяльность или даже откровенная паранойя, но никому от этих ярлыков не будет легче: ни инвалидируемому, которого (в его мире) вы предали, ни вам (ведь вы тоже подвергаетесь инвалидации: на ваше «я делаю тебе хорошее» вы получаете «нет, это плохое»).

Вопросы

Хорошего решения у меня, как обычно, нет. Третейский судья, по моему опыту, в данном случае — решение привлекательное, но почти всегда бесполезное: его неизбежно втянут в систему восприятия (вы или ваш контрагент), и, если только вы с контрагентом не являетесь идеально проработанными буддами (тогда почему вам вообще понадобился какой-то судья?), он тоже будет либо агрессором, либо жертвой.

Но отсутствие хорошего решения не означает отсутствия решения вообще. Есть плохое, и заключается оно в том, чтобы задавать друг другу вопросы. Любые уточняющие контекст вопросы вроде:

«Ок, я над тобой издеваюсь, а какими способами? А почему именно этими способами? А почему именно над тобой? А почему именно я?».

Разумеется, вопросы должны быть сообразны контексту, иначе толку не будет. Цель — привести контрагента к состоянию, когда он заново и более детально обдумает ситуацию, начнёт строить новую её модель у себя в голове.

Но, как я уже говорил, решение плохое, ибо работает далеко не всегда: зачастую силы привязанности просто не хватит на то, чтобы продолжать этот обмен вопросами достаточно долго: в реальном мире обычно аффект срывает процесс (причём, неизвестно ещё чей именно, — ваш или вашего контрагента), а вопросы бывают просто скрытыми манипуляциями.

Именно поэтому всё так сложно. Именно поэтому, даже зная обо всех этих штуках, я и сам грешен в инвалидации как в случае профессиональной деятельности (из песни слова не выкинешь), так и в близких отношениях.

И то, что я много раз был «с другой стороны» — плохо помогает.

Что делать?

А ничего. По крайней мере, ничего специфического. Стараться не манипулировать, прокачивать собственную осознанность, чтобы понимать истинные причины своих слов и поступков, работать над распознаванием чужих и собственных эмоций, использовать несовершенные, но иногда работающие методы вроде вопросов и эмпатический конфронтации (не только в работе, но и в обычной жизни, ИМХО, это коммуникационные навыки, нужные далеко не только психологам).

И главное — стараться помнить о том, что нет никакого «на самом деле», а Другие — настолько другие, что их мир может быть весьма и весьма отдалённо похож (если вообще) на ваш собственный.

И не инвалидировать себя за инвалидацию других. Да, эгоистично, зато безопасно и достаточно конструктивно: самонаказание редко приводит к чему-то хорошему в долгосрочной перспективе.

Существует (в голове у большинства индивидуумов, а также в виде некоего неозвученного социального консенсуса) наборы правил для стандартных распространённых актов коммуникации. Отбросим сразу высокоформализованные процедуры вроде покупки хлеба в магазине (просто за неинтересностью).

В межличностном общении, особенно на этапе от «первоначального установления контакта» до «формирования относительно устойчивой межличностной структуры» правила предписывают контрагентам определённое поведение.

Любители этологии человека часто указывают на то, что неумение соблюдать эти правила якобы в силу эволюционных механизмов, ставит индивидуума в сложную ситуацию непринятия второй стороной (или локальным сообществом).

Но я хочу поговорить о другом: о том, что полное и неукоснительное соблюдение этих же правил ставит его точно в такую же ситуацию.

Многие травматики, имея искажённые представления о том, что «быть хорошим — это выполнять предъявляемые требования и условия» фейлятся на этом этапе именно в следствие своего желания понравиться.

При чём тут архаичные обряды? Мне кажется, ситуация похожая: у детей есть, помимо общеплеменных табу, свои детские (пережитком которых и являются любимые всеми бабайки, коими многих из нас пугали в детстве).

Во время обряда инициации, целью которого, собственно, является помощь мальчику (простите гендерный шовинизм, на них удобнее рассматривать) выйти из группы мальчиков в группу мужчин. И, среди прочего, важным аспектом этого действа является этап нарушения детских табу и принятие последствий этого.

Тут можно начать разговор о том, что принятие ответственности — это вообще одна из ключевых черт зрелости, и это является тренировкой нетренеруемого, но мы пока не пойдём туда, а сосредоточимся на самом факте: для выхода за пределы своего статуса табу нужно не только соблюдать (какое-то время), но и нарушить.

Вот тут и начинаются проблемы: подгоняемый жаждой условного (а другого он зачастую просто не знает) принятия, травматик до последнего соблюдает правила социального танца, не понимая, что в самой структуре этих правил есть непроговорённое ожидание их нарушения.

И если брать аналогию с брачным танцем павлинов (которая не моя, но мне пофиг), то он выбывает из обоймы переходящих на следующий уровень сближения ровно в том же ключе, как если бы он продемонстрировал неумение эти правила соблюдать. Просто он отсеивается не на первой выбраковке, а на второй.

Мальчик, сливший инициацию либо умерщвлялся (в более ранней истории), либо становился посмешищем и изгоем для всего племени.

В современном обществе человек, не продемонстрировавший способности выходить за общекультуральные нормы межличностного общения, зачастую лишается возможности развития отношений (в широком смысле слова), в рамках которых это общение происходит.

Это не призыв воровать, убивать и что-либо делать с гусями, это лишь приглашение задуматься, что в сложном социальном танце современного человека важны обе составляющие: надо как показать, что ты способен видеть, распознавать и придерживаться неписанных правил, так и то, что ты наделён достаточной волей и зрелостью, чтобы их нарушить и понести за это ответственность.

Правила, которые надо нарушить? Что за хрень? Эволюция, ты пьяна, иди домой…

Так вот, делюсь: границы — это ожидания относительно уровня вовлечённости Другого в моё Я и моего Я — в другого. Ну, типа, две полоски, как в компьютерных играх (см. рис. 1). Одна полоска означает то, насколько я хочу, чтобы Другой вовлёкся в меня, а другая — то, насколько бы мне хотелось, чтобы Другой хотел, чтобы я вовлёкся в него (ну, и его реальные желания тоже на неё накладываются).

Наша психика достаточно хитрая штука и умеет делать такие полосочки не только для индивидуумов, но и для групп, и даже для достаточно больших сообществ (рис. 2 и 3).

И нарушение мы (люди, — по моим неподтверждённым субъективным впечатлениям, конечно) воспринимаем в обоих случаях — и когда Другой в своей вовлечённости превышает уровень ожидания, который мы ему отводим, и когда он недостаточно вовлекается (относительно того, чего бы мы от него хотели). Второе порой даже больнее (см. рис. 4).

Вторая полоска — это наши собственные прогнозы относительно ожиданий другого насчёт наших границ. И тут тоже возможно нарушение. И снова, недостаток больнее избытка: если Другой говорит нам «не лезь не в своё дело», это не так ужасно, как услышать «вообще-то я ожидал, что тебе это будет интересно и ты…».

Такая вот графическая метафора, может, пригодится кому.